Французский поход - Богдан Сушинский

— Чтобы окончательно умиротворить вас, д'Оранж, признаюсь: если бы вы не назвали имени герцогини, этот дворец сгорел бы завтра ночью так же неожиданно, как и ваш загородный дом в Голембке.

— Что?! Мой дом сгорел?! — приподняла голову Клавдия. — Вы сказали: «сгорел»?

— Сгорел, сгорел, — благодушно подтвердила Диана. — Что вас так удивляет? Мало ли домов сгорает каждое лето по окрестным селам. Почему это не может случиться с вашим? Но этот, — она обвела рукой вокруг себя, — я думаю, уцелеет. При условии, что вы пообрезаете языки своим служанкам и что в течение ближайших трех лет нога ваша в пределы Франции не ступит.

— В течение целых трех лет? Но почему?!

— Всякое злодеяние должно быть наказуемым.

— А если я все же решусь?

— Каждый дом во Франции, в котором вы попытаетесь найти приют, будет превращаться в пепелище так же, как превратился ваш загородный дом под Варшавой. Советую смириться с этим, как с Господним наваждением. А теперь позвольте откланяться.

Медленно проходя через предпокой, Диана слышала, как поверженная в бездну бесчестья графиня д'Оранж била кулаками по полу и отчаянно скулила. Однако это не вызывало у де Ляфер ни раскаяния, ни сочувствия.

В прихожей она брезгливо взглянула на развалившихся в креслах самодовольных верзил-татар. Они были горды собой, как бывают горды мастера, прекрасно справившиеся с заказанной им работой.

«Ты, конечно, можешь презирать их, но упрекнуть тебе их не в чем, — усовестила себя де Ляфер. — Они старались, как умели, и, судя по всему, мастера они неплохие!».

Лишь Кара-Батыр стоял с виновато опущенной головой, предпочитая не встречаться взглядом со своей прелестной повелительницей.

— Разве я не обещала, что у твоих ног, мой храбрый воин, будут валяться самые изысканные, великосветские парижские шлюхи?

— Верю, что такое тоже будет случаться, повелительница, — подобострастно поклонился татарин; что-что, а играть преданного, коленопреклоненного слугу он умудрялся с сугубо азиатским самоунижением.

— Как видишь, графиня де Ляфер никогда не отрекается от своих обещаний, мой храбрый воин…

На палубе появился рослый худощавый матрос с серебряной серьгой в ухе. Осмотревшись, он несмело подступил к полковникам.

— Капитан просит быть его гостями, господа. Просит разделить завтрак старого моряка.

Полковники мрачно переглянулись. Что-то не похоже, чтобы в порту капитан настроен был приглашать их в гости. Разве что решил подчиниться старой морской традиции. Да и матрос этот красноречием своим больше напоминал опытного дворецкого, нежели огрубевшего в походах морского бродягу.

— Весьма вежливо с его стороны, — обронил Гяур, которому капитан тоже основательно не понравился.

— Предоставляет возможность поднять бокалы за счастливое плавание, — сразу же поспешил объяснить этот жест вежливости вестовой. — Причем сделать это вместе с господином советником посла Польши во Франции. Словом, он ждет вас в капитанской каюте.

— Вместе с советником посла? — переспросил Хмельницкий. — Это что за советник такой? Откуда он выискался? Имя его?

— Это господин Корецкий, — вспыхнуло в глазах матроса удивление. — Разве вы не знали, что он тоже на борту?

Не знал, — процедил полковник. — Ладно, Корецкий так Корецкий, хорошо хоть не тайный советник Вуйцеховский.

— Ну вот, теперь все стало на свои места, — иронично улыбнулся Сирко. — На галере появился надсмотрщик.

— Чтобы во Франции, не доведи Господь, не подумали, что с украинскими казаками можно вести переговоры, минуя короля Польши. И чтобы в них не были обойдены интересы Речи Посполитой, — ожесточенно прокомментировал эту неприятную для себя новость Хмельницкий.

Теперь он начал по-иному трактовать прежнюю неприветливость капитана. Как, впрочем, и неожиданное проявление его гостеприимства. Видно, пан Корецкий решил, что пора поближе познакомиться с полковниками. За кубком вина они станут более откровенными и доступными.

— Когда вернемся, я приглашу его на Запорожскую Сечь, — продолжал улыбаться Сирко. — Вдруг окажется, что и там кто-то обходит интересы Речи Посполитой.

— Считаете, что пану советнику стоит возвратиться в Польшу вместе с нами? — попытался уточнить Гяур, посматривая в сторону стоявших неподалеку Улича и Хозара. — И вообще… возвратиться?

— Сначала надо присмотреться, что за птица.

— Решать, конечно, вам, — согласился князь. — Но я хотел бы знать окончательное решение.

И снова все трое переглянулись. В этот раз менее мрачно, но более загадочно.

Тучный швед-капитан не стал ни сдержаннее, ни приветливее. Представив им Корецкого — явно невыспавшегося, с посеревшим лицом, очевидно, сказывались последствия морской болезни, проявившейся еще во время стоянки в гавани, — он, не вынимая изо рта трубки, предложил полковникам поднять кружки с вином и выпить за успешное плаванье. Казалось, он и вино будет поглощать, попыхивая при этом своей негасимой трубкой. Закусывая жареной говядиной, казаки ждали, что капитан произнесет еще что-либо, но он, позабыв на время о символе своей корабельной власти, пил, закусывал и снова пил, предоставляя возможность матросу подливать себе и гостям из высокой греческой амфоры.

— А теперь самое время выпить за успех наших переговоров, — молвил Корецкий, решив, что настала его пора возобновить общение с казаками. — Помня при этом, что успешными они могут быть только тогда, когда мы с вами будем придерживаться единой линии.

— В чем ваш интерес в этих переговорах? — поинтересовался Хмельницкий. — Станете уговаривать французов, чтобы они нанимали не украинских казаков, а польских «крылатых» гусар?

— Во Франции своих интересов у меня нет, есть интересы Отчизны. А вот у французского двора проявляется все больший интерес к польскому двору. И хотелось бы знать, как далеко это все у них зашло, и кто готовится выступить в роли претендентов. Впрочем, — мельком взглянул он на угрюмо смотревшего перед собой капитана, — это разговор незастольный. А что касается выбора между казаками и «крылатыми» гусарами, то главнокомандующий французскими войсками принц де Конде уже сделал свой окончательный выбор, прислушавшись к советам посла в Варшаве графа генерала де Брежи.

— Так чего вы ожидаете от нас? — сухо поинтересовался Сирко.

— Понимания. Только-то и всего.

После завтрака Иван Сирко тотчас же оставил своих попутчиков у каюты и отправился осматривать корабль.

Приметив его, какой-то матрос спросил на польском, что он ищет. Сирко ответил, что интересуется самим кораблем, талантом мастеров и сразу же взял его себе в провожатые.

Матрос оказался поляком, почти вся жизнь которого прошла во Франции. По-польски он тоже говорил с вызывающе французским акцентом, тем не менее о корабле своем отзывался с гонором, свойственным только истинным полякам.