Стрелок. Путь на Балканы - Иван Оченков

— Что-то случилось? — рассеяно спросил император у вошедшего, тщетно пытаясь вспомнить его имя.

— Ваше величество! — взволновано начал тот. — Обстоятельства вынуждают меня припасть к милостивым Вашим ногам, и смирено просить защиты.

— Тебе кто-то угрожает? — вопросительно приподнял бровь Александр.

— Не мне, но моему честному имени! Точнее честному имени графов Блудовых!

"Да это же сын покойного Дмитрия Николаевича, Вадим", — припомнил, наконец, государь, но вслух сказал:

— Продолжайте.

— Вот, извольте, — протянул ему граф газету, и, почти всхлипнув, добавил: — гнусный пасквиль!

Александр с недоумением взял газету, оказавшуюся "Дейли ньюс" и бегло пробежался по странице глазами. Не найдя ничего предосудительного, он снова вопросительно поднял бровь.

— Вот тут, маленькая…

— Наш корреспондент сообщает, что во время недавнего сражения у болгарского села Кацелева русские войска проявили беспримерную храбрость и выстояли против превосходящих сил османов, несмотря на… да в чем же пасквиль?

— Ниже, ваше величество!

— Ага вот… особенно отличился внебрачный сын графа Блудова, лично убивший турецкого главнокомандующего генерал Мехмеда-Али-пашу… находящийся в ссоре со своим знатным родителем, молодой человек добровольно вступил в армию, чтобы бороться за свободу угнетенных болгар… И что же?

— Ваше величество, — трагическим тоном воскликнул чиновник, — но у меня нет никаких бастардов!

— Гхм, но у вас есть брат…

— Государь, это совершенно невозможно!

Неподдельная горечь и обида, прозвучавшая в его словах, заставила императора внутренне ухмыльнуться. Надобно сказать, что Александра Николаевича трудно было назвать верным мужем. Смолоду бывший очень влюбчивым человеком, он сумел сохранить это качество до зрелости, чем приводил в отчаяние свою супругу императрицу Марию Александровну. Правда, в последнее время он не то чтобы остепенился, но ограничился одной пассией — юной княжной Долгорукой, успевшей подарить ему уже троих детей.

Так что он обнаружил в себе весьма мало сочувствия к беде Блудова, а если припомнить, что сестра графа, Антонина Дмитриевна, была долгое время наперсницей императрицы и, по слухам, приложила немало усилий чтобы вызвать у августейших супругов охлаждение друг к другу, то можно сказать, что почувствовал даже некое злорадство. Тем не менее, жалобу высокопоставленного чиновника нельзя было оставить совсем без внимания и государь, придав своему лицу приличествующее случаю выражение, милостиво повелел:

— Обратитесь с вашим делом к Мезенцову[69], я же со своей стороны распоряжусь о том, чтобы следствие было произведено в самые сжатые сроки и без лишней огласки.

Весь последующий день, Александр Николаевич находился в прекрасном расположении духа, много шутил со свитскими офицерами и генералами, и с таким удовольствием пообедал, что составлявшие ему компанию великий князь Николай и румынский князь Кароль пришли в немалое недоумение и, разумеется, попытались выяснить, чем вызвано его хорошее настроение. Следствием этого, стало скорое распространение столь занимательной сплетни, отчего даже юные прапорщики и юнкера, завидев графа Блудова, считали своим долгом завести разговор о "славном потомке древнего рода[70], вынужденном с достоинством переносить превратности судьбы".

Стоящий на часах Федька Шматов с тоской посмотрел на раскинувшуюся перед ним картину болгарской природы, но не найдя в ней ничего занимательного, развернулся в другую сторону. Затем, поправив ремень от винтовки, почесал вспотевшее под ним плечо, и тут, как на грех, вспомнив слова своего приятеля Будищева "моются те, кому чесаться лень" загрустил еще больше.

Не так представлял он себе возвращение в ставший для него родным Болховский полк. Подпоручик Линдфорс куда-то пропал, прихватив с собой Будищева, охотников вернули в свои роты и вместо прежней вольницы началась прежняя постылая служба. Не такая, разумеется, как до войны, но все же… Оно, конечно, вернуться полностью здоровым, да еще и георгиевским кавалером это не фунт изюму, понимать надо! К тому же крест вручил не кто-то, а сам наследник-цесаревич. Но все это было не то. Митьки, которого все с легкой руки Шматова давно именовали только Графом, рядом не было, зато был ефрейтор Хитров. Вот уж кого Федькина награда уязвила в самое сердце! С тех пор как-то так получилось, что все ночные караулы, да разные другие тяжелые наряды никак не могли миновать новоиспеченного кавалера, на которого мстительный ефрейтор перенес всю свою ненависть к Будищеву. А тут еще как на грех, ранили Северьяна Галеева, и старший унтер отправился в лазарет, так что дать укорот зарвавшемуся Хитрову было некому.

Другим поводом для тягостных раздумий Шматова был Николай Штерн. Вернувшись в полк, Федька немедленно нашел его и передал два письма, привезенные им с собой из госпиталя. Первое было от Алексея Лиховцева, и ему вольнопер очень обрадовался, несколько раз перечитал, затем принялся расспрашивать о здоровье приятеля. Это реакция было понятна и даже приятна солдату, и он чувствовал, что совершил нечто хорошее, хотя и не мог выразить это словами. А вот второе… второе было от сестры милосердия госпожи Берг. Да, Федор чувствовал к этой барышне неизъяснимое почтение и даже про себя называл не иначе, как "госпожа Берг". Так вот развернув письмо, Николай прочел его, а затем некоторое время пытался понять от кого оно. Затем, несколько раз наткнувшись на словосочетание "ваша Геся", припомнил и… и просто покачал головой!

Дело в том, что Штерн снова был влюблен. Да-да, влюблен всем сердцем, как только это может быть с молодым человеком, не растратившим еще своих чувств и не загрубевшим душой. Когда с одного взгляда в сердце вспыхивает страсть, и мысли могут быть заняты только этим предметом, а все прежние увлечения кажутся ненастоящими и незаслуживающими никакого упоминания. В общем, наш Николаша совсем забыл про Гесю. Можно ли его за это осуждать? Ведь он был на войне, когда всякая минута может стать последней в жизни, а чувства обостряются до крайнего предела. Когда так хочется жить и любить, но вместе с тем надо быть постоянно готовым умереть.

Они встретились случайно, когда вольноопределяющийся Штерн зашел к ее отцу купить что-нибудь из еды. Семья их была довольно богатой для здешних мест и содержала придорожную корчму или как их еще тут называли — хан. В отличие от других местных богатеев — чорбаджи, они счастливо избежали конфискаций или попросту грабежа со стороны осман, вовремя припрятав свое добро. Сами они какое-то время скрывались, затем видя что ситуация более-менее пришла в норму вернулись домой и занялись, как и прежде, хозяйством и мелкой торговлей. Поиздержавшийся в последнее время Николай, был готов упорно торговаться с отцом семейства за лепешку и кусок сыра, когда в лавку заглянула она. Их глаза встретились, и вольнопер понял, что пропал. Потеряв дар речи, он смотрел на нее и глупо улыбался. Затем вытряхнул на стол торговца все деньги, что у него были, и на нетвердых ногах пошел прочь. Девушка, разумеется, заметила, что произвела на молодого человека ошеломляющее впечатление, но только похихикала над его реакцией, бойко стрельнув глазами.