Гаугразский пленник - Яна Дубинянская

Сам посмотрел на нее в упор. Скучный взгляд голубых глаз. Конечно: она наверняка выглядит просительницей, навязчивой немолодой теткой из низших чинов, которой каким-то чудом удалось оказаться здесь, среди немыслимо высокопоставленных особ. И когда она успела перепрыгнуть в этот образ — из роли загадочной незнакомки, красавицы в драгоценных подвесках?.. Но, наверное, это именно то, что она должна сейчас делать: дабы поскорее отвязаться от нее, он выполнит ее просьбу. И Робни одобряет такую линию поведения, потому и молчит…

Почему он молчит?!

Пауза затянулась, и Мильям сообразила, что так и не высказала главного, лишь тогда, когда снова послышался голос мужчины в черном комбе.

— Завтра на аппаратном заседании глав ведомств я буду настаивать на том, чтобы подать коллегиальный рапорт Спикеру, — глухо выговорил он. — По моему мнению, ГБ саботирует данный вопрос. И особенно меня удивляет, что лично вы…

— А вы не удивляйтесь, — сказал Сам. — И еще раз прошу вас: предоставьте профессионалам делать свою работу.

— Я не…

— А Спикер сейчас здесь? — снова перебив черного, спросила Мильям.

Ее голос прозвучал слишком громко, слишком не к месту; она судорожно запила глотком вина нарастающую панику. Наконец-то внимание обоих мужчин оказалось приковано к ней, Мильям, но теперь она страстно желала спрятаться, только не знала, куда. Почему Робни замолчал?!. Она ведь все говорит и делает не так… совсем не так…

Черный человек глядел на Мильям с откровенной враждебностью. Кажется, хотел что-то сказать; передумал, и в его лице вдруг проступило нечто несчастное, обиженное, детское. Так не похоже на глобала… И вдруг Мильям поняла, чем он так отличался от остальных. Он был настоящий. От веснушек и ворота черного комба — и до последнего слова.

А Сам смотрел на нее совсем по-другому. В его голубых глазах не было ничего, что бы она могла как-то пояснить, прочесть, истолковать. Пустой и повелительный глобалий взгляд.

Протянул руку. Тронул подвеску — там, где серебряный крючок слегка оттягивал мочку уха. Кивнул; и Мильям стало по-настоящему страшно.

Робни!!!

Сам внезапно сделался выше ростом, и она чуть не закричала. Хотя, конечно, он всего лишь встал на скользилку.

— Идемте со мной.

— Садитесь.

Мильям опустилась на край… «стула», в блоке Дейва тоже имелись такие, и Робни заставлял ее сидеть на них хотя бы за едой, хотя на мягком скользильном покрытии пола было гораздо удобнее. Выпрямила спину, взглянула снизу вверх на Самого. Тот сел напротив, и их глаза сровнялись.

Здесь в отличие от бального зала было светло, сверху голубело небо, впереди и по сторонам уходили вдаль горы, леса, виноградники… «мониторы». Мильям прищурилась, уловила мерцание на их границах — и поняла, что комната совсем маленькая. Квадратная и тесная, как мастерская Робни на втором этаже северного жилища.

— Я вас слушаю, — сказал Сам. — Кто ваш муж?

— Военный. — Мильям лихорадочно ухватилась за проблеск надежды, что все до сих пор идет так, как надо, что ей удалось его убедить. — Я очень прошу вас представить меня Спикеру Глобального парламента. Это очень ва…

— Спикеру. — Сам усмехнулся. — И правда навязчивая идея… Юста мне говорила. Так я правильно понял? Он действительно ваш муж? Тот, кто… словом, хозяин передатчиц?

Ненастоящие виноградники… горы… небо… Мильям смотрела мимо него, в одну точку где-то посередине монитора, не в силах оторвать взгляд. Когда, чем она себя выдала?!. Глупо. Да всем своим видом, каждым движением, жестом, словом… она не могла остаться неузнанной, она с самого начала это знала, и Робни знал тоже. Она должна была только успеть добраться до…

Кто этот человек?!

— Жена… Значит, он дошел до ручки. Сделал последнюю ставку. Болван.

Мильям вздрогнула, прикрыла глаза, снова вскинула их, уже пряча от монитора, ища взгляд мужчины напротив, голубой и режущий, словно кинжал, в котором отражается небо…

Не выдержала. Опустила ресницы.

— Он нас сейчас слышит? — отрывисто спросил Сам. — Да? Нет? Хотя я все равно не стану с ним разговаривать. Самоуверенное ничтожество, вот кто он такой. Юста Калан так намучилась с теми девчонками, да если б он соизволил тогда… кто его знает, вероятно, еще что-то можно было бы сделать. Особенно в тот момент, когда он отозвал войска — это был его единственный верный ход… Спикер! Не смешите меня, Мильям, все слишком грустно, чтобы смеяться. Вы смелая женщина, я это уважаю. Я не намерен вступать в переговоры с вашим… но вам — я кое-что объясню.

Он говорил, и какая-то часть Мильям слушала его, не понимая и не очень стараясь понять, в то время как большая и главная, живая и растерянная, стержневая ее часть напряженно вслушивалась внутрь себя: Робни?!. Он должен был отозваться. Хотя бы односложно дать направление ее дальнейшим действиям: говорить ли с этим человеком, кто бы он ни был? Или — ни единого слова, кроме «я хочу видеть Спикера»? Она способна провести до конца любую линию, какую он ей укажет. И готова в любой момент отойти в сторону, исчезнуть, стать его устами в глобальем мире. Которыми он произнесет единственные слова, необходимые, чтобы этот мир отступил, сдался, признал свою неправоту…

— Слышите? Я с вами разговариваю, Мильям! Вы разумная женщина, иначе он не понадеялся бы на вас. Но вы вряд ли знаете хотя бы десятую долю того, что он здесь натворил, ваш муж…

Тишина. Гулкая, пустая тишина — без звука, без дыхания. Но этого не может быть. Наверное, он устал, задремал ненадолго… или разминулись на пять минут две передатчицы… Сейчас. Он вернется.

— За менее чем пятнадцать лет в Глобальном социуме было произведено несколько сотен локальных дестрактов. Как правило — в блоках общественного значения или в местах большого скопления людей. Общее число погибших тянет на пол-Гауграза, попробуйте себе представить. Впрочем, возможно, эти цифры вас даже радуют: все-таки гибель врагов, глобалов…Однако мы четко отрегулировали спасательные механизмы и снабдили население средствами индивидуальной защиты, так что в последние годы большинство дестрактов проходило практически без жертв. Чтоб вам было понятнее: наши люди научились спасаться. Не все, но многие. А вот ваши фанатичные дурочки, деструктивщицы, — нет. Ваш супруг спокойно посылал их на смерть.

Это неправда, безотчетно отметила Мильям. По словам Робни, они почти всегда возвращались. Уходили незамеченными, сквозь стены: откуда глобалам знать о союзе первых дочерей в семьях с древними силами Гау-Граза… Сказать ему об этом, Робни?

Робни?!!..

— А потом был Любецк. Вы хоть что-нибудь слышали о Любецке?

Она неуверенно кивнула.

— Сомневаюсь, чтобы он вам рассказал. Правду.

Робни молчал. Уже слишком долго, чтобы цепляться за мысль о мимолетном отдыхе или опоздавшей передатчице. Молчал.

А Сам говорил. Говорил, не сводя с Мильям голубого льдистого взгляда, и постепенно будто втягивал ее в себя, всю, до дна. И вот она уже не вслушивалась в себя с отчаянной надеждой — она слушала его, вживалась в его слова, проникалась ими, по горло наполняясь ужасом и болью.