День саранчи - Натанаэл Уэст

— У вас пропал сын? — спросил Гомер.

— Нет, нет, — просто прячется, чтобы подразнить меня.

Она протянула руку.

— Мы соседи. Я — Мейбл Лумис.

— Очень приятно. Я — Гомер Симпсон, а это — мистер Хекет.

Тод тоже пожал ей руку.

— Вы давно здесь живете? — спросила она.

— Нет, я недавно приехал с Востока.

— Неужели? А я здесь седьмой год, со смерти мужа. Можно сказать — старожил.

— Значит, вам тут нравится? — спросил Тод.

— В Калифорнии? — Ее рассмешило предположение, что кому - то может здесь не понравиться. — Ведь это же рай земной.

— Да, — солидно подтвердил Гомер.

— К тому же, — продолжала она, — я должна здесь жить из-за Милона.

— Он болен?

— Ну что вы. Это вопрос его будущего. Агент называет его самой большой маленькой достопримечательностью Голливуда.

Столько страсти было в ее голосе, что Гомер отпрянул.

— Он снимается? — осведомился Тод.

— Еще бы, — отрезала она.

Гомер попытался ее задобрить:

— Это же очень хорошо.

— Если бы не блат вокруг, — с горечью сказал она, — Милон давно бы был звездой. Дело не в таланте. В связях. Ну что есть такого у Ширли Темпл, чего нет у него?

— Да… не знаю, — промямлил Гомер.

Не дослушав его, она издала устрашающий рев:

— Милон! Милон!

Тод видел таких на студии. Она была из полчища матерей, которые таскают детей по отделам найма и сидят часами, неделями, месяцами, дожидаясь случая показать, на что способен Ребенок. Есть среди них очень бедные, но даже самые бедные умудряются — часто ценою больших лишений — наскрести достаточно денег, чтобы отдать ребенка в одну из бесчисленных школ, воспитывающих таланты.

— Милон! — еще раз вскричала она, потом засмеялась и опять стала добродушной домашней хозяйкой, круглолицей коротышкой с ямочками на толстых щеках и толстых локтях.

— У вас есть дети, мистер Симпсон? — спросила она.

— Нет, — ответил он, зардевшись.

— Вам повезло — столько с ними мороки.

Она рассмеялась, показывая, что это не надо принимать всерьез, и снова позвала сына:

— Милон… Ну Милон…

Следующий ее вопрос изумил их обоих:

— Кому вы следуете?

— Чего? — сказал Тод.

— Ну… Взыскуя Здоровья — я имею в виду, на Стезе Жизни.

Оба разинули рты.

— Я сама сыроедка, — сказала она. — Наш глава — доктор Силл. Может быть, вам попадались его объявления — «Знание Силла»?

— А-а, понял, — сказал Тод, — вы вегетарианка.

Она посмеялась над его невежеством.

— Отнюдь. Мы гораздо строже. Вегетарианцы едят вареные овощи. Мы признаем только сырые. Мертвая пища ведет к смерти.

Ни Тод, ни Гомер не нашлись, что сказать.

— Милон! — снова начала она. — Милон…

На этот раз из-за гаража донесся ответ:

— Мама, я здесь.

Через минуту показался мальчик, тащивший за собой маленький парусник на колесиках. Он был лет восьми, с бледным изнуренным личиком и высоким озабоченным лбом. Большие глаза смотрели пристально. Брови были аккуратно и ровно выщипаны. Если не считать отложного воротника, он был одет как взрослый — в длинные брюки, жилет и пиджак.

Он хотело поцеловать маму, но она отстранила его и принялась поправлять на нем одежду, разглаживая и одергивая ее короткими свирепыми рывками.

— Милон, — строго сказала она, — познакомься с нашим соседом, мистером Симпсоном.

Повернувшись, как солдат на строевой, он подошел к Гомеру и схватил его за руку.

— Очень приятно, сэр, — сказал он и, щелкнув каблуками, церемонно поклонился.

— Вот как это делают в Европе, — просияла миссис Лумис. — Правда, он прелесть?

— Какой красивый кораблик, — сказал Гомер, пытаясь быть дружелюбным.

Мать и сын оставили его слова без внимания. Она показала на Тода, и мальчик повторил поклон и щелканье каблуками.

— Ну, нам пора, — сказала она.

Тод наблюдал за ребенком, который стоял чуть поодаль от матери и строил рожи Гомеру. Он закатил глаза под лоб и криво оскалился.

Миссис Лумис перехватила взгляд Тода и резко обернулась. Увидев, чем занят Милон, она дернула его за руку так, что его ноги отделились от земли.

— Милон! — взревела она.

И Тоду, извиняющимся тоном:

— Он воображает себя чудовищем Франкенштейна.

Она схватила мальчика на руки и стала с жаром целовать и тискать. Потом поставила на землю и снова одернула растерзанный костюмчик.

— Может, Милон нам что-нибудь споет? — предложил Тод.

— Нет, — грубо ответил мальчик.

— Милон, — заворчала мать, — спой сейчас же.

— Может быть, не надо, если ему не хочется? — сказал Гомер.

Но миссис Лумис была настроена решительно. Она не могла

допустить, чтобы он ломался перед публикой.

— Пой, Милон, — произнесла она с тихой угрозой. — Пой «Мама гороху не хочет».

Плечи у него передернулись, словно уже почувствовали ремень. Он заломил свою соломенную шляпку, застегнул пиджачок, выступил вперед и начал:

Мама гороху не хочет,

Не хочет риса, кокосов.

Только бы виски текло рекой,

Да стаканчик был под рукой

День-деньской.

Мама гороху не хочет.

Не хочет риса, кокосов.

Пел он низким, грубым голосом, умело подпуская хрипу и стону, как заправский исполнитель блюзов. Движения телом он делал незначительные и скорее — против ритма, чем в ритм. Зато жесты рук были крайне непристойны.

Мама не хочет джину,

После джину ей надо мужчину,

Мама не хочет стаканчик джину,

После джину ей подавай мужчину,

И ходит, и бродит, и места себе не находит день-деньской.

Он, по-видимому, понимал смысл слов, — во всяком случае, казалось, что понимают его тело и голос. Дойдя до последнего куплета, он начал извиваться, и голос его выразил высшую степень постельной муки.

Тод и Гомер захлопали в ладоши. Милон схватил за веревочку свой корабль и сделал круг по двору. Он изображал буксир. Он дал несколько гудков и убежал.

— Ведь совсем малыш, — гордо сказала миссис Лумис, — а талантлив безумно.

Тод и Гомер согласились.