Виртуоз - Александр Проханов

Величие России было несомненным. Ее судьба, трагическая и прекрасная, вела страну к возвышению. Хранимый провидением, Божий избранник, он станет Императором Русской Победы.

Он снова вышел на палубу, огромную и покатую, с пластикой женского тела, овалами и выпуклостями, как у черной великанши. Шел по гибкой могучей спине. Закупоренные люки пусковых установок напоминали клапаны огромной флейты. Раскроются — с ревом брызнет слепящий свет, рванется ввысь пылающая свеча, туманным пятном растает в полярной мгле. Он трогал пальцами клапаны, мысленно играя концерт на флейте с оркестром, — музыку Русской Империи. Спускался с лодки на стапель. Заметил, как молодой монтажник в комбинезоне и каске, ухмыляясь, глядя на товарищей, выводил мелом на черном борту лодки: «Не валяй дурака, Америка».

Ближе к обеду состоялся спуск на воду подводного крейсера «Царь Михаил Романов». В цеху, обступив тяжеловесную громаду, собрались рабочие в касках, инженеры, ученые, представители фирм, военпреды. Был выстроен экипаж — матросы в парадной форме, в синих пилотках, офицеры в белых кителях с кортиками. Обвитые медными трубами, с барабанами наперевес, застыли оркестранты. Пестрели букеты живых цветов, красочные венки. Телеоператор кружил, держа на плече телекамеру.

Уже знакомый Алексею священник, отец Михаил, чернобородый, высокий, в золотой епитрахили, отслужил молебен, окропил черные борта лодки, белую надпись, двуглавого орла. Алексей перехватил его взгляд, в котором дрожала золотая искра необъяснимого испуга и боли. Перед микрофоном с краткими речами выступили Генеральный директор, главный инженер, руководить проекта, отличившийся рабочий. Директор приблизился к Алексею и попросил:

— Несколько слов, Алексей Федорович. По просьбе коллекций.

Алексей, робея, не зная, что он может сказать, приблизился к микрофону, видя над собой туманные своды цеха, а рядом — глянцевитую, как кит, махину лодки. Множество глаз было устремлено на него. Необъятное пространство цеха гудело, рокотало, тдыхало, словно неслась бессловесная песнь. Он вдруг почувствовал прилив вдохновения, будто заговорил его устами радостный дух.

— Эта лодка — сама Россия. Она связана с космосом, принимает своими антеннами райскую весть. Она слышит океанскую бездну, вписывается в грозные потоки мировой истории. Она несет в своем имени великое русское прошлое, завет исчезнувших поколений. Она стоит на страже русского будущего, где Россию ожидает неизбежная Победа. Эта лодка — воплощение силы, но и любви. В ней беспощадность, но и доброта. Она — концентрация материи, но исполнена духа. Она — плод наших усилий, наше возлюбленное чадо. Но она — олицетворение России, и мы все — ее дети. Славного тебе царствования, Царь-Лодка!

Ему аплодировали. Множество рабочих вскидывали руки, славили его. Оператор снимал ликующую толпу, взволнованного Алексея, корпус лодки.

Грянул оркестр. Привязанная к веревке, полетела к рубке бутылка шампанского и с пеной раскололась. Черные створы ворот стали медленно раздвигаться. В высокую узкую щель хлынул свет. Ворота раздвигались все шире, открывая солнечный светлый прогал, где сияла вода, летали чайки, туманилась далекая дельта. Ветер ворвался в цех, колыхнул на лодке Андреевский стяг. Лодка дрогнула, чуть заметно сдвинулась с места. Стала скользить вдоль стапеля, тяжко, с тревожным шорохом. Быстрей и быстрей, удаляясь от скопленья людей, которые торопились ей вслед, кидали на палубу букеты цветов и венки. Из-под лодки, от смазанных маслом полозьев, валил дым. Лодка удалялась и светлый квадрат ворот. Коснулась воды. Мягко сошла, с тяжким плеском проваливаясь в глубину и тут же всплывая. Вода расступилась двумя черно-стеклянными гребнями. Волны вернулись и пенно ударили в лодку. Черная, глянцевитая, облизанная водой, озаренная солнцем, она качалась на воде, и два маленьких стучащих буксира подходили к ней, натягивали буксирные тросы, начинали тянуть на открытую гладь.

Алексей ликовал. Чувствовал мистику русской истории, предначертание судьбы.

После банкета, взволнованный, утомленный, он был доставлен в гостиницу, где его неохотно оставили одного министр Данченко, директор завода, представители флота, каждый изъявляя знаки верноподданного обожания. Он засыпал, продолжая слышать ликующие крики, славословия в свой адрес, бодрый гром оркестра. Уносил все это в тревожный и сладостный сон, где синела студеная вода, летали чайки, и лодка, черная, глянцевая, оставляла за кормой серебряный след.

Его разбудил стук в дверь. Он не сразу встал, озирая темный номер и мутное окно, за которым не гасла белесая северная ночь. Отворил дверь. На пороге стоял священник отец Михаил, без облачения, в плаще, с черным клином опадавшей бороды.

— Я не мог не прийти, — глухо произнес священник. — Я пришел за вами. Мы должны сейчас пойти на завод, в мой храм, и там отслужить молебен по убиенным монахам. Сегодня день поминовения убитых монахов, — его выпуклые, лосиные глаза пылали в темноте болью и страстью. В них была истовая непреклонная воля, которой невозможно было перечить.

— Какие монахи? — спросил Алексей, стоя босиком на полу?

— Когда начали строить завод, монастырь разорили, а монахов расстреляли. Похоронили тут же, на территории завода. Завод вырос на костях монахов. Сегодня день поминовения. Вы, будущий царь, должны принять участие в заупокойной службе. Кости должны успокоиться. Иначе и ваше царство, возведенное не костях мучеников, падет, как предшествующее. Мы должны вместе отслужить литию и успокоить кости мучеников.

Священник не просил, а требовал. Знание, которым он обладал, было выстраданным и несомненным. Алексей не стал расспрашивать. Оделся, вышел вслед за священником из гостиницы, где их ждала неказистая легковушка. Отец Михаил сел за руль. Они миновали спящий город, подъехали к заводу, где строгая охрана пропустила их сквозь электронные турникеты. Шли в сумерках по безлюдной территории, пока ни достигли старинного крыльца и узорного оконца в стене, в котором туманно горела лампада.

Храм помещался в тесном, не отремонтированном помещении, на стенах была синяя несвежая краска, кое-где прилепилась кафельная плитка, торчали обрезки труб, свисали оборванные провода. И только в уголке висел большой старый образ Георгия Победоносца, аналой пестрел бумажными разложенными иконками, стоял сияющий, из дутого металла подсвечник, горела повешенная на крюк лампада.

— Присядьте, — священник пододвинул Алексею табуретку, сам же присел на шаткий стул. — Вот и все, что осталось от Николо Карельского монастыря. Память о дивной обители.

— Как расстреляли монахов? — Алексею было холодно, как в склепе. Толстые стены тянули из мерзлоты ледяные соки. И только вокруг лампады сберегалось едва ощутимое тепло, тихо сиял одуванчик света.

— Монастырь тут был красивейший по всему Северу. Его основали Соловецкие старцы. До него добирались лодками по Двине и по морю. Он стоял на болотах, как чудный град, как образ русского рая. У монахов здесь рос виноград, вызревали дыни. Тут писались иконы, северные письма, все в цветах и ягодах, красным по золоту, голубым по изумруду. На болотах жили тетерева, на озерах гнездились журавли и лебеди. Когда пели монахи, казалось, в воздухе витает райская песнь, и на эту песнь слетаются херувимы…