Короли Вероны - Дэвид Бликст

Через стол послышался голос Нико да Лоццо:

— Никого не беспокоит, что врач так поднаторел в вопросах жарки, варки и прочих издевательств над живой плотью?

— Удивительно другое: как широта интересов доктора Морсикато уживается с его любовью заложить за воротник?

— Просто природа наделила меня необычайно тонким вкусом и обонянием, и где же, как не в дегустации вин, использовать мне эти качества? — ядовито заметил Морсикато.

— Лучшее вино — веронское вино, что тут дегустировать! — Баилардино стукнул кулаком по столу.

— Лично я, — вмешался Данте, — полностью согласен с Диогеном. Лучшее вино — то, которым тебя угощают.

Гости одобрительно загудели.

— Еще ни одна поэма не была написана трезвенником, — заметил Джакомо Гранде, поднимая кубок и кивая Данте.

— Мессэр Джакомо разбирается в поэзии. — Данте повторил жест Гранде. — Жаль, что он не разбирается в шитье мужского платья, а не то он бы велел высечь портного своего племянника.

Пьетро поперхнулся вином. Остальные гости кашлем пытались замаскировать смешки. Гранде скроил снисходительную улыбку, рукою удерживая Марцилио, который хотел вскочить с места.

— Что сталось с Мацирием Афинским — вино, говорил он, помогает находить друзей, согревает и соединяет сердца.

— In vino veritas, — пожал плечами Данте.

Кангранде щелкнул пальцами.

— Так должно быть! Сегодня здесь собрались лучшие и достойнейшие! Давненько у меня не пировало одновременно столько выдающихся людей. Синьор Алагьери, скажите, когда мы с вами последний раз здесь обедали?

Пьетро в этих словах послышалась попытка манипулировать отцом. Данте, ни разу не замеченный в подхалимстве, поджал тонкие губы. В глазах его заплясали искры.

— Вы оставили нас во время свадьбы вашего племянника, мой господин. Теперь дайте подумать. Выходит, мы не обедали вместе с тех самых пор, как ваш брат Бартоломео, упокой, Господи, его душу, получил власть, которая после перешла к вам.

Гости перекрестились при упоминании о первом покровителе Данте. Баилардино, нагнув голову, зашептал: «Царствие ему небесное».

Кангранде посторонился, чтобы слуга поставил перед ним очередное блюдо, и глаза его недобро сверкнули.

— Упокой, Господи, душу брата моего. Однако, по-моему, ты ошибаешься, поэт. Я помню, как красноречив ты был на похоронах Бартоломео. А потом, через несколько месяцев, уже при Альбоино, ты снова приехал в Верону. Конечно же, ты здесь обедал, прежде чем продолжить скитания.

— Ах да. Как же я забыл о костях.

Знаменитая allegria засияла на лице Кангранде.

— Верно. Было дело. — Он возвысил голос. — Синьоры, вы можете не верить, но в свое время я любил грубые шутки.

— Воля ваша, не верим, — послышалось со всех сторон.

Кангранде в знак подтверждения махнул рукой.

— Знаю, знаю, такое трудно себе представить. Однако когда синьор Алагьери в первый раз здесь гостил, я решил испытать его терпение. Альбоино давал пир. Я велел слугам собрать все кости со всех тарелок и сложить их под стулом мессэра Данте. В итоге их оказалась целая гора, и собаки, бедные, глядя на нее, слюной исходили. — Кангранде передернул плечами. — Я был чрезвычайно доволен своей шуткой. А все потому, что накануне обиделся на мессэра Данте.

— Быть не может, — пробормотал Пьетро. Поко хихикал в рукав, Данте застыл над тарелкой.

Кангранде не расслышал реплики Пьетро.

— Однако последнее слово все же осталось за нашим другом, пришедшим прямо из ада. Что вы тогда сказали, мессэр Данте?

Поэт уступил своей страсти порисоваться.

— Я сказал следующее: cani[49] гложут свои кости, я же, поскольку не являюсь ничьей сучкой, кости оставляю для них.

Пьетро, никогда не слыхавший этой истории, расхохотался вместе со всеми.

— Да, недаром люди превозносят остроумие синьора Алагьери, — заметил Баилардино.

— Хотя бы сегодня — синьор Алагьери в очередной раз подтвердил свою репутацию острослова, — произнес отец Марьотто, сидевший за соседним столом.

— Вот-вот, — подхватил Баилардино. — Как он прошелся насчет свежеиспеченных веронских аристократов. Вико, как тебя назвал мессэр Данте? Крошкой-капуанцем?

Людовико Капеселатро слегка покраснел. Впрочем, Данте сам ответил, прежде чем капуанец успел раскрыть рот.

— Я назвал его синьором Капуллетто.

— Да, точно! — Баилардино хлопнул себя по коленке. — Капуллетто — капуанец в миниатюре. Мне нравится!

Не в правилах Данте было смягчать собственные колкости, однако на сей раз он отступил от правил.

— Этот титул с глубоким смыслом, синьоры, — заверил он.

— Ну конечно, — подтвердил Кангранде, локтем толкая своего друга, взявшего менторский тон. — Вы ведь помните семейство Капеллетти?

— Еще бы не помнить! — воскликнул Баилардино. — Лет за десять до твоего рождения, везунчик, они мне всю плешь проели. А теперь никого в живых не осталось — либо убиты, либо сами повымерли. Когда бишь это случилось? Кажется, еще при старине Барто.

— Последние трое погибли в тот год, когда я впервые приехал в Верону, — сказал Данте.

— Верно! У них была кровная вражда с Монтекки — не в обиду вам будет сказано, мессэр Гаргано. Если не ошибаюсь, это ваш отец зарубил мечом последнего Капеллетти?

— Ошибаетесь, — нахмурился Гаргано Монтекки. — Это я его зарубил.

Повисло неловкое молчание, которое нарушил Марьотто.

— Туда им и дорога, этим ублюдкам.

Гаргано вздохнул.

— Они не ублюдки, сынок. Они были достойные люди. Из семьи Капеллетти в свое время вышло много консулов и подест. И об этом важно помнить.

— Зачем? — возмутился Марьотто.

— Затем, что они погибли. Самое худшее, что можно сделать с человеком, — уничтожить его имя. — Гаргано обращался теперь не только к своему сыну. — У имен особая сила. Спросите хоть Капитана. Люди живут и умирают, их дети тоже умирают. Поступки забываются — все до единого, будь то любовные приключения или военные подвиги. Единственное, что остается после человека, — имя. Я это понял после гибели последнего Капеллетти. Их больше нет, некому продолжить некогда славный род.

С дальнего конца стола раздался голос Антонио:

— Никогда не слыхал об их вражде. Из-за чего все началось?

Гаргано вскинул брови.

— Теперь уже никто и не помнит. Лет сто пятьдесят назад они что-то не поделили — не то женщину, не то клочок земли. Что бы это ни было, между семьями вспыхнула вражда. Однако до убийств дело не доходило, пока не началась борьба между гвельфами и гибеллинами.