Петр II - Николай Павленко

Сентября 19 царь отправился на охоту, и с ним поехали: фаворит, отец его, мать и сестры. А как эту поездку устроил также князь Алексей Долгорукий, то все думали, что теперь-то он достигнет своего желания, которым уже давно занят, женить царя на одной из своих дочерей.

Сентября 20 прусский министр возобновил трактат, заключенный его двором в 1725 году с императрицей Екатериной, и хотя это очень скрывали, но узнал, что трактат главнейше состоял в гарантии с обеих сторон о сохранении завоеваний, сделанных у шведов в последнюю войну, и в оборонительном союзе в случае нападения.

Важного ничего не случилось до 23 октября, дня рождения царского. Думали, что Его величество приедет в Москву, и потому все было приготовлено для торжествования сего дня, но он не приехал, и весь праздник состоял только в большом обеде во дворце, к которому были приглашены все чужестранные министры и первейшие придворные чины, а угощал барон Остерман, по званию своему обер-гофмейстер.

Причина, по которой царь не возвратился в Москву, состояла в том, что князь Алексей Долгорукий так ревновал ко всем, что ему пришло в голову, что ежели Его величество проговорит хоть полчаса с другим, то он лишится его милости, да сверх того, он занимается только мыслью выдать одну из дочерей своих за царя, то и боится, чтобы в Москве кто-либо из его врагов не помешал ему в этом. Я был уверен, что бракосочетание будет объявлено по возвращении царя в Москву, но в этой уверенности был только я один из всех чужестранных министров. Граф Вратиславский и другие не хотели верить этому, потому что Остерман сказал им, что этому быть нельзя, и, полагаясь на это, они уведомили свои дворы, что хотя и говорят о бракосочетании царя с одной из княжен Долгоруких, но до этого еще далеко. Остерман и мне говорил то же, но я, быв твердо уверен, что Долгорукие скоро успеют в своем намерении, положительно донес королю, что царь женится тотчас по возвращении своем в Москву.

Ноября 20 царь возвратился в Москву, и тут же стали громче говорить о свадьбе.

Наконец, 30-го числа царь призвал к себе министров Верховного совета, фельдмаршалов и других первейших особ и объявил им, что вступает в брак с княжной Екатериной, старшей дочерью князя Долгорукого и сестрой фаворита. После сего все подошли к руке, а потом отправились в апартаменты княжны для того же. Через два дня церемониймейстер, по приказанию царя, возвестил об этом всем иностранным министрам, и мы за тем осведомились о дне, когда можем поздравить царя и будущую царицу. Нам назначили быть во дворце 5 декабря, то есть в день Св. Екатерины и именин княжны. Мы собрались во дворце и представились царю, представились и княжне.

Декабря 11, день Св. Андрея, все кавалеры сего ордена съехались во дворец, а вечером совершилось обручение с величайшей пышностью. Как скоро все было готово для сего обряда, фаворит отправился из дворца за княжной, которая приехала с большой свитой. Весь дипломатический корпус был приглашен во дворец, а генералам и вельможам русским было приказано собраться там же в 3 часа пополудни.

Как скоро княжна приехала ко дворцу, то ее встретили у крыльца обер-церемониймейстер и обер-гофмаршал, кои проводили ее в залу, где все уже было готово для совершения обручения. Она села у налоя в кресла, а по левую у нее сторону сели принцессы крови на табуретах, по правую же вдовствующая царица в креслах, а позади мать, сестра и родня княжны. Кресла царские были поставлены против кресел княжны, подле стола, на котором лежало Евангелие, по правую сторону было место для чужестранных министров, а по левую для русских вельмож.

Посередине зала стоял налой, а подле него архиепископ Новгородский, первенствующий в России, со всем духовенством в полном облачении. Против налоя был устроен великолепный балдахин, поддерживаемый шестью генерал-майорами.

Царь, получив донесение от обер-камергера о приезде княжны, вышел в залу, посидев несколько минут, стал с ней под балдахин, где архиепископ обменял их перстнями по уставу греческой церкви. По окончании сего царь и княжна сели опять на свои места, и тут все присутствующие подходили к целованию их рук и была пушечная пальба. Затем сожжен был прекрасный фейерверк и начался бал, который продолжался очень недолго, потому что княжна очень устала. Ужина не было, но для желавших поставлены были столы.

Надобно заметить, что хотя дом Долгоруких был из древнейших в России и в это время сильнейшим по любви к нему государя, но все они так боялись других, что в день обручения караул во дворце состоял из целого батальона гвардии 1200 человек, между тем как в обыкновенное время занимают его только 150. Даже приказано было гренадерской роте, которой капитаном был фаворит, войти в залу тотчас за царем и поставить часовых ко всем дверям. Даже велели зарядить ружья боевыми патронами и если бы произошло какое смятение, то стрелять на недовольных. Это распоряжение сделал фаворит, не предуведомя о том фельдмаршала Долгорукого, своего дядю, который очень удивился, увидя эту роту в зале, как он сам сказывал мне после.

В 7 часов княжна возвратилась к себе с той же свитой. Декабря 17 граф Вратиславский отправил курьера в Вену с двумя дворянами своего посольства, с графом Мелезимом и бароном Бильденбергом. По его словам, он послал его с просьбой о выдаче ему неполученного жалованья, но это была неправда, а вот настоящее дело. Граф, желая подслужиться к Долгоруким, чтобы через них получить орден Св. Андрея, которого он не мог добиться, как ни хлопотал о том, отправил Бильденберга в Вену для того только, чтобы исходатайствовать у императора фавориту и отцу его титул князя империи и герцогство Козельское в Силезии, которое было некогда пожаловано князю Меншикову. Вратиславский вздумал, что никто не отгадает его, но я тот же час догадался, сказал ему откровенно, и он мне признался.

Но причина отправления Мелезима была другая: с год уже, как он влюбился в княжну Долгорукую, обрученную ныне с государем. Все это знали, так же как и то, что он не нравился княжне, и поэтому граф Вратиславский решился выслать его, чтобы он не сделал никакого дурачества, что причинило бы много хлопот его сиятельству, из которых он не вышел бы сух.

Декабря 21 получил я известие о заключении мира в Севилье между королем, моим государем, и министрами Ганноверского союза. Тотчас же отправился я с сей новостью к барону Остерману, который, быв очень предан Австрии, стал обращаться со мной не с такой уже, как прежде, доверенностью, а существовавшая до сего между мной и Вратиславским вражда прекратилась совершенно: он даже старался всеми силами расстроить меня с двором и фаворитом, в чем и успел было на несколько дней. Надобно сказать, что в беседах моих с графом Вратиславским, до обручения царского, он никак не хотел верить, чтобы государь вступил в брак с княжной Долгорукой, а я, напротив того, всегда утверждал, что это сбудется. По обручении Вратиславскому было досадно, что он ошибся, и он воспользовался случаем поссорить меня с фаворитом, дав ему под рукой знать, что уже полгода я распускаю по всей Москве слух, будто князь Алексей Долгорукий хочет насильно заставить царя жениться на его дочери. Фаворит сначала поверил этому, но я, узнав о том, разуверил его так, что он привязался ко мне еще более прежнего и стал относиться с большим презрением ко Вратиславскому.