Аргентинец - Эльвира Барякина

Великий дон Фернандо, первый картежник распутного Шанхая, учил Клима, что за редкими исключениями все шулеры прибегают к трем схемам.

Фокусы — когда нужную карту вытаскивают из рукава.

Маяки — когда партнеры либо соглядатаи посылают шулеру сигналы. Помнится, в казино у дона Фернандо обрабатывали английского дипломата. Уже под утро тот встал, потянулся: «Эх, надо выпить!» — и распахнул дверцу бара у себя за спиной. А там на полке — человеческая голова! Оказалось, что в полках было выпилено отверстие, достаточное, чтобы засунуть туда маленького китайца. Он всю ночь сидел не шелохнувшись, заглядывал через мелкую решетку в карты к англичанину и изнутри поворачивал ручки на дверцах так, чтобы по их комбинации дон Фернандо мог узнать чужие козыри.

Классика жанра — крапленые карты. На них делают знаки — либо графитным стержнем, спрятанным под ногтем, либо иголкой, — чуткие пальцы шулера легко распознают крошечные впадинки и бугорки, неприметные для дилетанта.

Но сколько Клим ни пытался, он не мог понять, как именно шулеры объегоривают его.

Ювелир тасовал колоду, и в этот момент погасло электричество.

— Свет! — крикнул он. — Быстро свечи сюда!

Пламя от спички озарило его встревоженное лицо, и Клим заметил, как он прикрыл карты ладонью.

Наконец принесли большой канделябр. Клим покосился на спичечный коробок: кустарщина, сделанная в подвале на Миллионке.

— Можно несколько спичек попросить?

Так и есть, спички фосфорные, промышленность такие уже лет двадцать не выпускает. Ну что ж, сейчас будут чудеса…

В уборной Клим намочил подкладку кармана и сунул туда спички. Вернулся к столу. Снова сели играть, но на этот раз ювелир и его подружка не были так веселы.

— Делаем роспись, — наконец сказал он, снимая очки.

Клим положил выигранные деньги в карман и вышел на улицу, но Петрович его догнал:

— Как тебе это удалось?

Лунный свет озарял его напряженное лицо. Из дверей трактира доносились пьяные крики.

— За столом играли краплеными картами, — тихо сказал Клим.

— Врешь!

— Вы, наверное, слышали о чудесных письменах, которые вдруг появляются на стенах церквей? Здесь тот же принцип: карты были мечены фосфором, при свете знаки видны только тому, кто носит темные очки. Поэтому наш жулик так испугался, когда отключили электричество.

Клим объяснил, что во время игры он то и дело совал руку в карман, касался пальцами размокших спичек, а потом оставлял на картах фосфорные отметины. Вскоре господин в очках уже не мог разглядеть свои метки и совершенно запутался.

— Почему ты не разоблачил его? — спросил Петрович.

— Я тут не за правду борюсь, а за деньги.

— А ты как играл? Тоже с выкрутасами?

Клим покачал головой:

— К выкрутасам надо готовиться. А я только сегодня появился в вашем заведении.

— Научишь меня играть в преферанс?

— Будете платить — научу.

Вскоре Климу объяснили, что если он будет строить из себя умного и зариться на чужих клиентов, то ему свернут шею. Так что на его долю остались случайные безденежные посетители и Петрович, с которым он играл на пару на его деньги. Выигрыш тот всегда забирал себе, а Климу оставлял что-нибудь из провизии.

Петрович относился к нему с настороженным любопытством.

— С этим народом все понятно, — говорил он, недобро поглядывая на шлепающих картами игроков. — Я сюда хожу, чтоб хоть в преферанс этих гнид побить. А тебя я не разберу… Ты из «бывших»? Не похоже… — Он с сомнением оглядывал истрепанный наряд Клима. — Эх, черт вас знает, откуда вы беретесь! Одно ясно: жулик и сукин сын.

Петрович был фанатиком чистой воды, абсолютно уверенным в непогрешимости большевистской партии. Бессребреником, не знающим цены деньгам: в юности у него не было ни гроша, а сейчас все само появлялось — в силу должности. Он умерщвлял плоть тяжелой работой: все волок на себе, нервничал, дергался, орал. Забывал поесть, курил самокрутки-душегубки. Все, что у него было, с легкостью раздавал нищим, и с той же легкостью готов был подписывать смертные приговоры.

Петрович никогда не разговаривал «о мирском» и всё сводил на жаркую проповедь — даже за картами:

— Революция была исторически необходима: абсолютное большинство населения жило в нищете, не имея ни прав, ни возможности облегчить свою судьбу… Та-а-ак, мы теперь с трефы пойдем! Что, слопал? Механика из нашего цеха за что арестовали? За то, что пустил к себе сбежавших из ссылки революционеров. За доброту и порядочность сажали в тюрьму!

— Так сейчас все то же самое, — ухмылялся заведующий ломбардом. — Только теперь сажают, если приютишь белогвардейца.

— И правильно делают! Тот, кто против народа, должен нести заслуженное наказание… Ах, ты без взяток на мизер пошел?

Клим ни с кем не спорил и только отмечал про себя грустные приметы времени: революция поменяла одну аристократию на другую, но не затронула сути российского деспотизма. Раньше говорили с угрозой: «Ты что, против царя?!», а нынче: «Ты что, против народа?!» Но и то, и другое в переводе означало: «Не смей покушаться на привилегии господствующих чиновников». При этом население как было бесправным, так и осталось, и по средневековой холопской привычке всё так же считало, что это оно должно служить правителям, а не правители ему, что бы там ни писали на плакатах насчет «народной власти».

Карты были единственной слабостью Петровича — впрочем, понятной. Если внутри все кипит, должна быть отдушина, чтобы выпускать пар, иначе гайки сорвет.

Он прекрасно знал, что за публика собирается в трактире Лукина, и добродушно, но твердо обещал всех поставить к стенке.

— Да тебя первого укокошат, — отзывались спекулянты, посмеиваясь.

Петрович сжимал кулаки:

— А я бы по капле всю кровь отдал, лишь бы приблизить мировую революцию.

Видно было, что за его словами стоит непоколебимая вера. Петрович давно рвался на фронт, но начальство не пускало — заменить его на ответственном посту было некому.

Как он и обещал, однажды в трактир нагрянули чекисты.

— Этот со мной, — указал Петрович на Клима и вывел его на улицу. — Я в Москву уезжаю, — предупредил он, усаживаясь в автомобиль. — Меня около месяца не будет, а ты пока сюда не суйся, если хочешь жить. Понял?

Клим кивнул. Мотор взревел, и Петрович уехал.

Последний источник дохода был утерян. Ну что ж, «доедаем» сатира и красиво гибнем на подмостках театра…

Клим выбрался из палатки — о, господи, вот холода завернули! Стены были в инее, за ночь театр превратился в ледяной дворец.