Русская красавица. Напоследок - Ирина Потанина

Я не знаю, как ее утешать. Да и не вижу в этом смысла. Совершенно не ясно, отчего Лиличка выбрала меня в исповедницы…

— Это вовсе не все, что я хотела тебе рассказать! — заметив, что я недоумеваю, продолжает она. — Речь ведь не столько обо мне, сколько о твоей любимой Марине… Удивлена?

Я действительно удивлена, но совсем другому. Я вдруг обретаю просветление… Пока еще не ясные очертания всепонимания заползают в мою душу…

— Помнишь ведь, навязчивую теорию своей подруги? Ну, что сюжеты повторяются. Мол, все мы — ныне живущие — обязательно похожи типом и поступками на кого-то из исторических личностей. И, мол, если похожесть эту разглядеть, то можно судьбу предсказывать. Потому что природой все сценарии уже придуманы, и мы не свое живем — а ее пьесы играем. Марина всем вокруг этим уши прожужжала. Наверняка ведь и тебе рассказывала. «История повторяется, если узнать, чью роль ты играешь — то точно можно предугадать, что тебе уготовано будущим!» — Маринка уже тогда была немного сумасшедшая и неустанно пугала этой своей выдумкой. Помнишь?

— Разумеется, — отвечаю просто, чтоб она меня сейчас не трогала. Что-то важное крутится в голове и никак не хочет попадаться в сети формулировки.

Маринка! Повторяемость судеб! Стоп! Замираю, настигнутая своим ужасным просветлением. Я знаю, что происходит! Знаю, почему все так складывается и к чему идет. /Я знаю, что было, что будет и что есть,/ Но ничего из того не могу изменить…/

Неизбежность грядущего и пугает и веселит одновременно. В мыслях чисто и ясно, словно заботливые санитары промыли все спиртом и хлоркою. Кажется, я живу последние свои дни…

Вы не понимаете? Поясню.

/Зангези умер./ Мало того — зарезался./… Широкая железная осока перерезала воды его жизни/ Это я в том смысле, что Марина Бесфамильная покинула нас добровольно, да к тому же еще и повесилась. Никогда не вникала поглубже, но поверхностно знаю, что существует масса суеверий о таких самоубийцах. Например — про зеркало. О, вы улыбаетесь! Уж вы-то знаете, да?

На Маринкиных похоронах что-то толкнуло меня отодвинуть покрывало с занавешенного зеркала. Всего на миг, но этого хватило. Сумасшедшая старуха, притаившаяся в углу той темной комнаты, тут же заголосила, провозглашая мою беду, как должное: «А-а-а, что наделала!» — орала она. — «Судьбу покойничью на себя перетянула!»

Разумеется, я не поверила, не обратила внимания, убежала оттуда и приложила все усилия, чтобы напрочь забыть… Разумеется, все признаки воплощения этого предсказания, обзывала совпадениями. А когда стало особенно страшно, пошла консультироваться со знакомым психологом. Психолог страшно разозлил непониманием и сексуальной озабоченностью, в результате пришлось выкарабкиваться самой. В результате, нашла в себе силы не обращать внимание, забыть и расценить эти «перетаскивания покойничей судьбы на себя», как выдумки.

Ох, сколько же совпадений я пропустила по этому поводу! Сейчас, когда реальность так ясно предстала передо мной, я не понимаю, как могла не замечать ее раньше…

Я ведь читала предсмертные записи Марины. Не те, которые приводила потом в своей книге, не те, что любезно состряпали для меня Рыбка с Лиличкой. А отксерокопированные Артуром — настоящие. Даже сквозь захлестнувшее Маринку сумасшествие все равно можно разобрать, о чем она пишет. За неровными буквами — часть текстов она писала от руки — и нервными остро-мистическими описаниями происходящего отчетливо читаются факты. И это не просто события, это те же вещи, что происходят сейчас со мной…

Я тоже попала на перемолку в синдикат Лиличко-Рыбкиных идей. Я тоже бежала от них, бросив все — в некуда, в неизвестность, в другой уровень жизни и проблем. Я тоже не выдержала и вернулась и тоже оказалась лишней в своем родном городе. В своем мире, в своей жизни… Добровольно выпрыгнула из поезда, поломала все внутренние стержни при падении, а теперь безуспешно пытаюсь вскарабкаться хоть в какой-нибудь проходящий мимо транспорт. Потому что двигаться-то надо. Иначе — смерть…

Примерно также рассуждала моя Марина в последних записках. Она знала, что стала лишней. Интересно, кстати, ведь ей-то невдомек была собственная невменяемость. Иначе пошла бы к врачу, иначе позвонила бы мне, попросила вытащить, или еще что-нибудь предприняла для борьбы не с жизнью, а с сумасшествием.

Значит… Значит, вполне допустимо, что и я сейчас тоже… Просто не осознаю. А что, повторение сюжета может быть полным…

— Лилия, скажи, я похожа на ненормальную? — перебиваю на полуслове, пугаясь при этом своей потерянности: я совершенно не помню, о чем же она говорила только что.

— Зачем ты так? — Лиличка вздыхает как-то грузно и очень обижено. Она сейчас совсем на себя не похожа. Измотанная, выжатая женщина в возрасте. Вовсе не «вамп», вовсе не «мисс оголенный нерв». Размякшая, рыхлая… — Я душу тебе открываю, а ты… — вздыхает она. — Думаешь, только ненормальный может поверить, в то, что я говорю? Но я не вру, Сафо! Пойми, ее сбываемость сюжетов оказалась правдивою… Она предупреждала меня когда-то. Понимаешь, в открытую предупреждала: осторожно, сюжет Маяковского и Брик трагичен, хрен знает что выйдет, если ты и дальше безропотно будешь воплощать в себе Лиличку Брик. А я не послушала. Жила, как живется, не задумываясь. И вот результат — Генки больше нет. А дырочка-то такая аккуратная, незаметная… Странно как-то. Огромная неистовая Генкина душа вытекла вся сквозь такое маленькое отверстие…

Я снова не слышу её. Теперь мне страшно. Панически страшно умирать. Сидеть потом где-то, как Рыбка сейчас — неживой, похожий на манекен из бутика, — в окружении официальных лиц — скорбящих и расследующих…

Сейчас вот она я — руки-ноги-голова — дух где то там за оградою ребер… А потом всего этого не будет. Тишина, пустота… Ничто. Темень и беспробудная тоска, леденящая, как воздушный поток из горной расщелины…

Нет! Нужно собраться, нужно успокоиться и принять все достойно. Смерть — это светлое таинство. Добрый волшебник, округлым деревянным ключиком отворяет ажурную калитку и выпускает душу на волю, а та, захлебнувшись свободою, с радостным визгом уносится ввысь. Я буду мелькать в ваших снах неугомонным лучиком света и одаривать знанием, что все хорошо. Я буду безудержно щедро раздавать свою радость… Умирать страшно лишь тем, кому еще есть зачем жить. А я, что могла, уже отдала. Мне незачем больше занимать здесь пространство… Все стихи — созданы, все мужики — пристроены, все тексты написаны…

И все же, страшно. Никакие красивые картинки самовнушения не помогают. Не важно, что я тут давно уже лишняя. Не имеет значение, зачем я тут. Хоть тушкой, хоть чучелом, но не забирайте меня отсюда! Я не готова исчезнуть! Я не хочу умирать! Пусть бездельницей и презренной нахлебницей, но я останусь! Слышите, останусь здесь!

Обидно. Как глупо и обидно все складывается. К чему эти попытки убедить саму себя не бояться? Да, мне жутко. Но дела это не меняет. Когда-то я притянула к себе Маринкин сюжет и теперь отыграю его до конца… Вернее, он — меня. Ведь от мея здесь совсем нечего не зависит. Выхода нет…