Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции - Алексей Толпыго

Казалось бы, его положение очень выгодно. Ведь гильотина убрала великих людей Конвента: Бриссо, Верньо, Дантона, Робеспьера.

На фоне оставшихся ничтожеств он тем виднее. К тому же он – в отличие от них – не вор; он, конечно, не Робеспьер, получивший прозвище Неподкупный, но человек относительно бескорыстный.

Но те незначительные люди, которые теперь заправляют Конвентом, в отличие от Сийеса, проявили отвагу: в день 9 термидора они отважно поставили на кон свои головы, чего Сийес не делал.

Так что он опять оказался на вторых ролях. Он становится членом Института – французский аналог Академии наук, средоточие идеологов, которые составляли довольно влиятельную группу. Весной 1795 года его избирают очередным председателем Конвента. Но это опять-таки знак уважения – и не более.

Его конституционные идеи опять не проходят. Он представил очень сложный проект, предусматривавший: (а) правительство из 7 человек, (б) трибунал (по 3 человека от каждого департамента, всего, значит, две-три сотни), который готовит проекты законов, (в) Законодательное собрание, по 9 человек от департамента, которое принимает законы, (г) конституционный суд из 135 членов.

Ему вежливо похлопали, а проект отклонили, чтобы принять другой, не менее сложный, предусматривавший 5 директоров, 6 министров и две палаты депутатов. Сийес опять обижен. Он не у дел, но ждет, чтобы пришел его час.

Пока же приходит час Бонапарта – его «второй Тулон».

Конвент, который избирался при всеобщем энтузиазме, расходится всеми ненавидимый. Его терпят лишь потому, что он вот-вот уступит место Директории (Сийесу, кстати, предложили место одного из директоров, но он отказался). «Вот уйдет этот ненавистный Конвент, мы выберем совсем других людей, и все пойдет на лад…»

Но Конвент вовсе не собирался уступать власть. Времена, когда члены Собрания, в великодушном порыве, объявляли, что никто из них не будет переизбираться, что они сами себе запрещают переизбираться – давно прошли. Теперь, напротив, Конвент принимает «закон о двух третях»: вы, избиратели, свободны избрать кого угодно, но с непременным условием: не менее двух третей членов новых Собраний – Совета старейшин и Совета пятисот – должны быть избраны из числа бывших членов Конвента.

Париж ответил восстанием. Большая часть 48 «секций», на которые делится Париж, вооружилась и готова идти на Тюильри, национальная гвардия ненадежна, а ее начальник Мену едва скрывает свои симпатии к инсургентам. Словом, в зеркальном отражении повторяется ситуация восстания 1792 года.

Но есть одно отличие.

Три года назад король Людовик XVI с ужасом думал о предстоящем кровопролитии. Он страшился военного столкновения в Париже, не хотел, чтобы швейцарцы стреляли в народ, в его подданных; он уступил и погиб. Руководители Конвента не имели ни малейшего желания погибать, и им было все равно, во сколько жизней обойдется их победа. Мену был арестован, а на его место назначен член Конвента, пехотный офицер и бывший виконт Баррас, который уже командовал вооруженными силами Конвента в ночь с 9-го на 10 термидора. Но Баррасу нужен был кто-то, кто сможет командовать артиллерией. И он вспомнил отставного генерала, который периодически просил у него должности, – и назначил Бонапарта.

Это второй, после Тулона, звездный час Бонапарта. Его, как и Барраса, мало беспокоило число возможных жертв, он умело расставил пушки против восставших. Партия была выиграна, Конвент и его дело спасены. Через несколько дней, как сказано, он разошелся, но заменившая его Директория избиралась «по лекалам» Конвента. Сам же Бонапарт был вознагражден: через короткое время он был назначен командующим армией, сражавшейся в Италии.

Итальянская кампания – первая в карьере Наполеона и одна из самых блестящих; много лет спустя, вспоминая свои победы в безнадежной кампании 1814 года, он скажет о ней: «Я нашел свои итальянские сапоги».

Итальянский фронт был поручен Бонапарту как второстепенный, на главных фронтах сражались другие, более заслуженные генералы. Однако серией побед в Италии Бонапарт сумел превратить этот второстепенный фронт в решающий, именно его победы позволили подписать выгодный мир. При этом заметим: Бонапарт подписывает Кампоформийский договор сам, не спрашивая разрешения Директории. Конечно, она должна еще его утвердить, но Бонапарт уже чувствует себя достаточно уверенно: «Победа все спишет», и Директория не рискнет поставить на место зарвавшегося генерала, если этот генерал одерживал победу за победой.

Вернувшись в Париж, дальновидный Бонапарт предпринимает еще один политический шаг: выдвигает свою кандидатуру на вакантное место в Институте по классу естественных наук (впервые Бонапарт и Сийес оказываются в одной лодке).

Но следующий его шаг, вроде бы, не столь дальновиден. Он предлагает Директории совершеннейшую авантюру: захват Египта. Такое предложение вносит в Директорию хитрейший Талейран, который уже пришел к выводу, что близкие отношения с амбициозным генералом ему могут пойти только на пользу. Директория после некоторых колебаний одобрила план, причем не последнюю роль сыграло желание отправить генерала куда-нибудь подальше.

«Все его ухватки, – пишет русский историк Тарле, – наводили на беспокойные размышления. Пусть едет в Египет; вернется – хорошо, не вернется – Баррас и его товарищи загодя готовы были пережить эту утрату».

Мы здесь не будем вникать в перипетии египетской экспедиции, начинавшейся весьма успешно, но в конечном счете потерпевшей неудачу. Но для биографии Наполеона важно, что он счел необходимым взять с собой в Египет большую группу ученых: трех астрономов, 21 математика, 17 инженеров-строителей и так далее. Притом в список попали самые прославленные ученые Франции: Монж, Бертолле, Фурье, Сент-Илер… Бонапарт еще раз подтвердил, что он не просто генерал – он принадлежит к касте «идеологов». Франция имела множество блестящих генералов, но Бонапарт был только один.

Сийес, как сказано, ждет своего часа. Положим, довольно часто бывает так, что глубокий мыслитель так и не дождется своего часа. Но здесь произошло несколько иначе.

Пока он занимается в основном иностранной политикой, где строит, как сказали бы мы, поистине наполеоновские планы. Европа должна стать чередой республик, организованных по французскому образцу и по французским лекалам; Средиземное море должно стать «французским озером», и Франция получит границу по Рейну, но немецким князьям надо будет предоставить соответствующие компенсации. (Последнее, кстати, позже реализовал Наполеон.)

Сийеса избирают членом Совета пятисот, а в 1797 году – очередным председателем.

В мае 1798-го он выполняет важную дипломатическую миссию – посол в Берлине в ранге министра. Во Франции рассчитывали на его авторитет, но в Берлине в нем видели прежде всего опасного революционера. Сийес пишет Талейрану: «В Берлине желать спасти Францию – значит быть якобинцем».