Ярость - Юрий Никитин

После трех поворотов, когда машина резко замедляла ход, впередипоказался двухэтажный особняк с мансардой. Далеко вынесенный забор из толстыхжелезных прутьев, ограждал со всех сторон, по углам подсобные строения, большепохожие на сторожевые будки.

Мы вынужденно медленно проехали вдоль ограды, подставляялевый бок. И дорожка нарочито узенькая, и ворота поставлены так, что если и непозволяют хозяевам врубать газ прямо в гараже и мчаться до Москвы, то облегчаютжизнь в другом, намного более важном.

* * *

Особняк приближался роскошный, в три этажа, с колоннами, надстройками,не дача, а настоящее имение, стилизованное не то под боярскую усадьбу, не топод подобие замка.

Я заметил на деревьях, что стояли по краям, миниатюрныетелекамеры. Когда приблизились к крыльцу, там на верхней ступеньке стояли двое.Оба в хорошо сшитых костюмах, крепкие ребята, которые с одинаковым успехоммогли работать как в органах, так в мафии.

Один что-то коротко бросил в сотовый телефон, явно старший,когда машина остановилась у крыльца, спустился и открыл дверцу. Его цепкийвзгляд сразу остановился на мне:

– Прекрасно!.. Инцидентов не было?

– Будут, – пообещал я.

Сзади ответил голос:

– Спят!.. Они там больше озабочены поисками новых мест.Кречет всех разгонит...

Парень протянул мне руку, но я выбрался, игнорируя егопомощь, хотя сопел и хватался за поручни, дышал тяжело. Сразу вокруг меняобразовалась тесная коробочка, я мог идти только на крыльцо. Подчинился, накаждой ступеньке морщился, на ступеньку ставил только правую, а левуюподтягивал, хватаясь за перила.

Меня сопровождали и в широком холле, там мужчина со звездамина погонах поднялся с кресла:

– Виктор Александрович?

Я холодно промолчал. Провожатые сопели неподалеку. Мужчинасказал доброжелательно:

– Я полковник Терехов, начальник охраны. Чьей? Ну,скажем, командующего мотострелковыми частями генерала Покальчука. Вам придетсяв моем обществе провести всего несколько минут. Ему уже сообщили, едет.Заходите вот в эту комнату, располагайтесь...

Я шагнул через порог, грудь моя невольно поднялась, набираяпобольше воздуха, задержал вдох, не желая расставаться с восхитительно свежим ипрохладным, настоянном на запахах хвои и папоротников, кондиционеры работают вовсю мощь, окна герметичны, не выпустят ни одну молекулу очищенного воздуха, асюда не впустят, не очистив, не облагородив, не обработав, не охладив...

Это была гостиная, с множеством кресел и тремя длиннымидиванами, в дальней стене громадный камин, кованная решетка, на стенахвперемешку с портретами висят охотничьи трофеи: головы кабанов, медведей,лосей. Невольно вспомнил Кречета, тот признался, что охоту терпеть не может. Влюдей стрелял, но стрелять в беззащитных зверей не может.

Начальник охраны, назвавшийся полковником Тереховым, вошелследом, притворил дверь. Голос был жизнерадостным и доброжелательным:

– Чайку, кофе... Или фруктовой водички?

– Лучше валидол, – буркнул я.

Диван был рядом, я повалился в кожаное сидение, вздохнул свеликим облегчением. На лице моем, надеюсь, отразилось это отчетливо, что такаятрудная дорога подошла к концу.

Посреди гостиной, как и принято, свободное пространство, вдальнем углу от камина небольшой стол, три легких стула, на столе цветы визящной вазе. Кажется, даже ноут-бук, судя по форме, сейчас закрыт. Возле вазыогромная массивная пепельница в виде большой толстой жабы с распахнутой пастью.

Полковник поставил на стол кофейник, пачку сахара, вытащилиз шкафа две чашки. Обернулся:

– Я сготовлю кофе, пока подъедет шеф. Если вскипитраньше, то выпьем вдвоем.

– А пока меня свяжете?

Он ухмыльнулся:

– Нашим ученым и так слишком часто связывали руки. Тольков этом Америка нас и обогнала...

Пока кофейник разогревался, этот Терехов раскрыл ноут-бук,едва ли хуже того, что подарил мне президент, потыкал корявым пальцем поклавишам. Я видел, как отсвет экрана упал на его лицо. Глаза медленно терялинастороженность. В одном месте даже изогнул губы, словно лицо пробовалоулыбнуться, но проще было бы улыбнуться акуле.

– Футу...ролог, – сказал он медленно. – Черт,что это за профессия?

Я смолчал, а его глаза сканировали невидимый мне экран. Судяпо бликам, пошли даже фото или видеозаписи, затем снова на суровое лицо упалровный свет, какой бывает только, когда высвечивается текст на белом поле.

– В школе освобождался от физкультуры, –пробормотал он с презрением, – в армии не служил... Я бы таких истреблялвовсе. Только породу поганите! Почему от армии отвертелся?

Я буркнул:

– А что, это выведать не удалось?

– С помощью этих малюток нам известно все, – онпочти бережно провел пальцем по краю ноут-бука. – Здесь сказано, что сдетства одолела куча болезней. Порок сердца, еще какая-то хреновина... вотвовсе неизлечимая...

Он покосился на меня одним глазом как хамелеон, словноопасаясь, что я умру прямо сейчас, и его начальство не увидит результатов еготрудов. А то и лычки сорвут.

– А это... – он по складам произнес длиннейшееназвание, что звякало и грюкало, будто скелет доисторического ящера тащил засобой двадцатиметровый хвост, грюкая позвонками. – Черт, язык сломаешь.Что это?

– Откуда я знаю.

Он хмыкнул, посмотрел как будто я только что выкопался измогилы.

– Но здесь написано, что болезнь неизлечима.

– Раз написано, значит так и есть.

Я защищал написанное, все-таки сам пишу и хочу, чтобы мневерили, но в его глазах появилось опасение, что я сейчас закопаюсь обратно.Палец ткнул в клавишу, судя по движению, в Page Down, всмотрелся в следующуюстраницу. Я наблюдал за ним, на его лице появился уже страх, что я кончусьпрямо сейчас, операция сорвется, а меня, может быть, вовсе не собиралисьубивать вот так сразу.

– Не понимаю, – пробормотал он, глаза его неотрывались от экрана. – Здесь сказано, что лечение не проводилось... Зубы– да, верхний правый – пломба, трижды... клык – трижды... что за клиника? Трипломбы за год в одном и том же зубе?

– Особая Литфондовская, – ответил я неспешно. Каки везде, куда берут по блату. Не за умение работать, а по связям...

Он кивнул с угрюмым видом.

– С этим теперь покончено.

– Ой ли?

– Экономика, – объяснил он, словно я был тупымшкольником. – Всяк будет вынужден работать.

– А мы что, уже не в России?