Волгари - Николай Коняев

С переходов между Чудовым монастырём и царскими палатами смотрел Алексей Михайлович на Федосью Прокопьевну. Толпою окружили её сани московские люди. С трудом, размахивая бердышами, сдерживали народ стрельцы.

Почему-то вспомнилось Алексею Михайловичу, как стоял он на этом переходе с патриархом Никоном, провожая выступающие на войну полки. Когда это было?

Скрыла толпа, окружившая сани, боярыню. Попытался на цыпочки привстать государь, чтобы снова увидеть Морозову. Не получилось... Тяжело было заплывшее жиром тело. И тут, как бы в ответ, взметнулась над толпою тонкая рука, сжатая в двоеперстном крестном знамении. Отшатнулся государь, словно ударили его...

Через несколько дней посланы были к юному стольнику Ивану Глебовичу Морозову царские лекари. Целую неделю хлопотали над самым богатым в России юношей, пока не помер он. Бесхозное имение великий государь на себя записал. Чего добру-то пропадать? Хорошо было золота у Морозовых накоплено, как раз вовремя и приспело оно. Антиохийский патриарх Макарий своего митрополита Нектария за новой данью прислал. Просил великого государя новые возы соболями да золотом грузить и к нему в Каир, не мешкая, везти.

О боярыне Морозовой великий государь тоже не забывал.

Велел Башмакову доложить, сильно ли боярыня потерей богатств огорчилась.

— Как не огорчиться-то... — ответил Дементий Миныч. — Огорчилась, конечно...

— Да что тянешь-то? Сказывай всё. Священник объяснял ли, что в наказание это? Что под проклятие вселенских патриархов попала? Говорил он сие?

— Говорил, государь... Дескать, положися дому её пусту и живущаго не имети. Всё сказывал, как указано было..

— А она что? Когда про сына-то услыхала?!

— Дак ничего, государь... Пала перед образом Божиим и кричит: «Увы мне! Чадо моё! Погубиша тя отступники...» Который уже день с земли не встаёт, надгробные песни играет... Слушать нельзя — такая жаль...

— Экая бессердечная баба... — вздохнул государь. — Чудов архимандрит велит её на пытку взять...

— Как прикажешь, великий государь. Сам-то будешь смотреть?

— Приду, может...

Пытали боярыню Морозову и сестру её княгиню Урусову не в Тайном приказе, а на Ямском дворе, чтобы государю поближе было...

В назначенный час и приступили к делу. Обнажили сестёр до пояса, связали руки. Подняли на дыбу.

И сказал Морозовой приставленный стоять над её муками князь Иван Воротынский:

— Несчастная! От такого богатства в бесславие пришла! А за что? За то, что принимала Аввакума, Фёдора юродивого и Киприана! За то, что их учения держишася! Помыслила бы прежде, чем государя огорчать!

— А ты о Христе, князь, помысли! — отвечала с дыбы Морозова. — Он, нашего ради спасения, небеса оставил и распят был. Так же, как и мы от вас, мучим... Позабыл, Иван, о Христе-то? Оставил, богатств ради, старую веру?

Полчаса висела на дыбе Морозова, и, когда, так и не дождавшись государя, сняли, запястья были до жил протёрты ремнями.

Со связанными руками бросили на снег. Клали на обнажённую грудь мёрзлые плахи. Били плетью по животу... Всё делали, как великий государь наказал. Но так и не пришёл Алексей Михайлович на пытку посмотреть... Важное дело у него выдалось. Новый любимец государя Артамон Матвеев лютеранского пасторя Грегори Иоганна Готфрида привёл. Лицо Грегори, из-за высоко посаженных бровей, как у младеня, почтительное было, а вещи интересные говорил. Очень занятно Грегори про театр рассказывал. Оживился государь — не бывало ещё этакого в России. Запамятовал, что на пытку Морозовой поглядеть хотел...

А в Москве слух прошёл, что святые Морозова и Урусова. Толпами шли в Новодевичий монастырь, где заточили мучениц. Шли богатые и бедные, знатные и низкого рода. Не то что поговорить с мученицами, а воздухом одним подышать, не то что увидеть, а темничной стены коснуться, и то за благодать почиталось.

Великий государь тоже святых любил.

Стрелецкого голову к боярыне Морозовой послал.

Обещал царь Морозову назад в первую честь возвести. Сулил карету прислать свою с аргамаками царскими. Обещал бояр прислать, чтоб на своих головах страдалицу понесли... Дай, просил только, приличие людей ради, что недаром тебя взял. Не крестись тремя перстами, но точию руку показав, сложи те три персты вместе! Послушай, мати праведная, Федосья Прокопьевна, аз сам царь кланяюся головою своей, сотвори сие!

— Езживала я и в каптанах, и в каретах... — отвечала Морозова. — На аргамаках и бахматах. Чего меня головами боярскими прельщать? И так худо на плечах держатся. Вот слыхала я от князя Ивана, что уготован есть для меня сруб на болоте, что вёл ми добро и чинно дом тот устроен, и соломою снопами уставлен... Сие мне преславно. Желаю такого дара от царя получити!

Опять не удалось уговорить, опять решать надобно было — что делать?

Иоаким, уж поставленный из Чудовских архимандритов в Новгородские митрополиты, сжечь Морозову предлагал.

Иоаким всего пятнадцать лет только в духовном звании был, до этого он, Иван Савелов, по военной части двигался. Привык, если что — сразу жечь... И грамоте только в монастыре выучился... Не понимал многого. Великий государь предложение его отверг. Зачем сжигать? Указал отвезти сестёр в Боровской острог, посадить в земляную тюрьму и не давать ни еды, ни воды, пока креститься, как приказано вселенским патриархом Макарием, не будут.

Так и сделали...

«...Звезда утренняя, зело рано возсиявшая! Увы, увы, чада моя прелюбезная! Увы, други моя, сердечная! Кто подобен вам на сем свете, разве в будущем святые ангелы! Увы, светы мои, кому уподоблю вас?

Подобны вы магниту-каменю, влекущу к естеству своему всяко железное. Тако же и вы своим страданием влекуще всяку душу железную в древнее православие. Иссуше трава, и цвет её отпаде, глагол же Господень пребывает во веки. Увы мне, увы мне, печаль и радость моя осаждённая, три каменя в небо церковное и на поднебесной блещашеся!» — плакал в Пустозерске протопоп Аввакум, сведавший о мученической кончине Федосьи Прокопьевны Морозовой, княгини Евдокии Прокопьевны Урусовой, дворянской жены Марии Герасимовны Даниловой...

После Нового года, едва только закончился Успенский пост, перед отъездом из Преображенского, заботами лютеранского пастора Иоганна Готфрида Грегори была учинена комедия «Артаксерксово действо». Великий государь с своей затяжелевшей женою смотрел действо в особой хоромине, специально для представления и построенной в Преображенском.

Велико, как и Алексея Михайловича, было царство царя Артаксеркса. И со всех концов царства, как и Алексею Михайловичу, свозили самых красивых девушек, чтобы выбрал себе Артаксеркс новую царицу взамен прежней. Артаксеркс разумно поступил, выбрав Эсфирь. На Наталью Кирилловну Эсфирь похожа была...