A&B - Tais

Себ прикрыл свой нос и направился в туалет. Араки вернулся в комнату и сел на диван. Спустя пару минут вернулся и Себ. Из его носа торчала вата.

— Прости, пожалуйста. Я не спец…

— Забей уже. Еда есть?

— Ага. В холодильнике — суп, в духовке — запеченный лосось.

Себ ушел на кухню, откуда тут же начало раздаваться побрякивание посуды, звук открытия, закрытия холодильника и духовки. Араки вернул свое внимание на игру, желая закончить партию, и не заметил, как с тарелкой полной еды рядом сел Себастьян. Неторопливо съедая лосось, он наблюдал, как Араки играет, и еле сдерживал раздражение от того, сколько глупых ошибок тот уже наделал за несколько минут.

— Ты думаешь, что цель этой игры проиграть как можно скорее?

— Я делаю все, что могу.

— Что-то не заметно. Вот, например, почему ты во флот вкладываешь больше, чем в провизию?

— А если на меня нападут? Не батонами же защищаться?

— Но таким темпом зимой защищать уже будет некого, у тебя все население от голода подохнет. Если, конечно, тебя как никчемного правителя раньше не четвертуют. Ты видел, какой у тебя уровень жизни, вообще? Они вот-вот восстание поднимут.

— Стоп. Они могут восстание поднять?!

— Да, могут. Эта игра сложная, но самое главное реалистичная. Если народ недоволен, он поднимает бунт. Это ж естественно. — Еда на тарелке постепенно заканчивалась.

— И что мне делать?

— Тебе нужны деньги, чтобы развивать промышленность — поднимай налоги. Но не резко, люди уже негодуют. Устрой праздник. Траты небольшие, а лояльность повысится. Пока они празднуют, постепенно повышай налоги.

— Это не сработает.

— Сработает.

— Нет.

— Да.

— Говорю, что нет.

— А я говорю, сработает.

Какое-то время они припирались, и в конце концов Араки согласился сделать, как сказал Себастьян, но не потому что он его убедил, а чтобы доказать, что он ошибается. В результате оказалось, что Себ был прав, но партию они все равно продули. Второй раз играть Араки наотрез отказался и предложил лучше что-то посмотреть. Хиро был готов смотреть почти что угодно, за исключением криминала и мелодрам, а вот белобрысый долго и нудно выбирал фильм; то актер ему не нравится, слишком смазливый; то книгу, по которой снят фильм, он уже прочел, а «книга-то явно лучше фильма будет»; то сценарист — торчок, ибо нормальному человеку такой сюжет в голову не придет. После долгих поисков, наконец, выбор был сделан. Это оказался странный психологический триллер, о котором Хиро никогда не слышал и, наверно, не услышал бы никогда, потому что даже по краткому описанию вот совершенно не понятно о чем он. Все, что он смог узнать, что фильм про психически больного человека, страдающего галлюцинациями. Но Себу он почему-то понравился, а Хиро был рад, что он таки определился. Но радовался он рано, потому что предстояла еще подготовка к просмотру: белобрысый приготовил попкорн, приволок газировку, стаканы, два одеяла и подушки со второго этажа, потом, усевшись в кресло, обложился подушками, укрылся одеялом — словом, создал себе максимально комфортные условия. Араки в отличие от него не мудрствовал — лег на диван, положил подушку под голову. Готово.

Примерно на середине фильма Араки вырубился и захрапел так, что смотреть фильм стало невозможно. Поборов желание задушить хрипуна подушкой, Себастьян выключил телевизор и поднялся наверх. Там переоделся и умылся, вытащив вату из носа. Из зеркала на него смотрел измученный юноша. Он понимал, что этот парень и есть он сам, однако принимать этого не хотел. Не хотел признавать, что вот этот вот обтянутый бледной кожей скелет — он.

«Ну и видок» — подумал он и вытер лицо полотенцем. — «Ох, и влетело бы мне, увидь ты меня таким, моя дорогая. Надо это исправлять»

На улице было необычно тихо, как только может быть тихо в четыре утра. С неба неторопливо падал снег, застилая крупными хлопьями землю. Фонари на аллее все так же горели желтовато-мутным светом. Тихо похрустывая снегом, по аллее шел молодой человек с волосами цвета снега, одетый в длинное чернильно-черное пальто, такие же черные ботинки, джинсы, а сверху был натянут вязанный темно-оливковый шарф. В руке он держал зажженную сигарету, от которой, словно танцуя, петляла тонкая полоска дыма. Прогулка на свежем воздухе должна была взбодрить его, вернуть в реальность, но произошло все в точности наоборот. Теперь он погружался в свои мысли все глубже и глубже, забывая обо всем на свете: о зажженной сигарете, спустя время впустую истлевшей в его руке, о холоде, проникающим под пальто и вызывающем дрожь, о целом ворохе накопившихся за два года проблем, и о постоянном ощущении, что за ним следят. Последнее полностью забыть не получалось, как он не старался. Чувство, что кто-то, кого ты не видишь, пристально на тебя смотрит, идет за тобой по пятам, непередаваемо. А ведь они всегда были рядом. Всегда. Начиная от его рождения по сегодняшний день. И сейчас они здесь. Как же иначе? И так будет всю его жизнь. Это не изменить, не исправить, от них не избавиться, и с ними не договориться. Это как пытаться бороться с собственной тенью. Что бы ты ни делал, она будет следовать за тобой. Постоянно. Каждый день. Каждую секунду. Ты можешь зайти в темноту, но это не значит, что тень исчезла — ты просто перестаешь ее видеть. Но она рядом. Обычно люди не придают смысла своей тени, считая ее чем-то нормальным, и попросту ее не замечают. И он не замечал, пока не прошелся по краю, испытывая их терпение.

Сзади раздался шорох и хруст снега. По затылку пробежали мурашки, но он продолжил идти, не оборачиваясь. Он прикурил вторую сигарету, и, в отличие от первой, ее он докурил до конца. Изначально он пошел в другую сторону, нежели находится магазин Ани и бабушки. В той стороне аллея простирается довольно далеко, потом упирается в парк, от которого, если свернуть налево, недалеко будет находиться их школа. Но если пройти парк насквозь и миновать несколько дворов, то вскоре наткнешься на широкую реку, через которую раскинут огромный вантовый мост. Дальше через реку будет центральная часть города с ее современной архитектурой и закрывающими небо стеклянными небоскребами. Чем ближе к центру, тем меньше открытого пространства остается, меньше зелени, меньше парков, меньше чистого воздуха, тротуары становятся уже, автодороги шире, здания выше, а людей все больше. Все как-то сдавленно, сперто. Поэтому ему и не нравился центр, несмотря на все его величие, памятники и красоту. Все-таки он больше любитель тишины и покоя, чем автомобильных