Фата-моргана - Евгений Шкловский

Возраст… Лично он об этом вообще не задумывался. Вот уж полный бред: если человек нравится, если с ним хорошо, то при чем тут возраст? И потом человек таков (в смысле возраста), каким себя чувствует. Возможно, у женщин это несколько по-другому, но ему казалось, что тут не должно быть особой разницы. Все зависит от личности.

Н. была ему нужна – вот что главное. Особенно остро он ощутил это после ее исчезновения. Телефон не отвечал, дверь не открывали, никто ничего про нее не знал, даже близкая подруга, у которой в гостях они несколько раз бывали вместе (либо не хотела говорить). То есть она знала, что та уехала в Крым, но куда и насколько ей тоже не было известно.

Что оставалось? Только ждать.

Вот тут-то Ф. вдруг и прижало. Вместо того чтобы, почувствовав свободу (которой у него, впрочем, никто и не отнимал), разгуляться на воле, пожить в свое удовольствие, он неожиданно начал киснуть. Даже ночью ему снилась Н., хотелось прикоснуться к ней, ощутить тепло ее кожи и запах волос, услышать звенящий лаской голос, он тянулся рукой, а наталкивался на пустоту, просыпался, маялся бессонницей, засыпал и снова тянулся. Расстояние между ним и ей даже во сне оказывалось неодолимым.

В какой-то момент он дернулся лететь в Крым, но где бы он там ее искал? Никаких зацепок у него на этот счет не было. И потом, поехал бы он туда, а она как раз бы вернулась, все-таки прошло уже больше месяца (казалось, год), пора бы ей… Нет, лучше уж не дергаться и ждать. Приедет она, и все тогда прояснится. Он ей докажет, убедит ее, что нет никаких проблем, что ее комплексы – полная туфта, никакого значения ее возраст не имеет, а обольстительность молоденьких девочек – типичный миф, мечты угасающих плейбоев, она-то, умная женщина, должна понимать!

Ох, как ему не хватало ее! Словно части своего тела лишился. Пустотой сквозило так, что места себе не находил. И во сне все пытался дотронуться до нее (маниакальное такое стремление), а она ускользала и ускользала.

И вот в одну из ночей, когда он то ли спал, то ли пребывал в полусне, странное видение ему снизошло: он – вроде и не он, а довольно-таки пожилой человек, волосы седые, морщины на челе, под глазами одутловатость, да и состояние соответствующее – вялость ужасная, веки не поднять, ну и прочее. И вроде как жизнь – позади, впереди – ничего, только и свет в окошке – она, Н., но ее нет и нет и где она – неведомо, а он ждет и ждет, не может дождаться. И оттого, что нет ее, ему еще хуже, как если бы тяжело заболел и никого рядом, воды подать некому.

Минорный такой сон.

И глупо все так, ну что ей взбрело?

3

Тут-то и начинается самая настоящая фантастика.

Утром после той ночи Ф. просыпается с таким огромным трудом, словно выкарабкивается откуда-то из глубокой темной ямы: изнеможение полное, руку поднять и вообще пошевелиться – и то тяжело.

Он и вспомнить не мог, когда с ним такое было (и было ли?). Все, вероятно, геомагнитные бури, которые раньше его не затрагивали, а теперь, похоже, и он сподобился. И его не обошло. Всегда ведь все случается в первый раз. То нет-нет, а потом вдруг – раз, на тебе…

Это, впрочем, ладно, но то, что увидел он, взглянув в зеркало, просто оглушило его. Оттуда, из зеркала, перед которым он обычно брился и причесывался, на него смотрел чужой человек – волосы седые, морщины, одутловатость, мешки под глазами. Старик не старик, но что-то вроде того. Жутко смотреть. Словно ссохся весь, скукожился, даже ростом вроде меньше стал… К тому же и слабость безумная, присесть хочется, прислониться к чему-нибудь.

Ужас!

Ф. еще не оправился окончательно от шока (щипки не помогали), как в дверь позвонили. Держась за стену, он, еле передвигая ноги, медленно прошаркал к выходу, долго возился и с прежде заедавшим замком, пока наконец не открыл. На пороге – стройная молодая женщина в легком белом платье, чуть раздуваемом сквознячком (нежное струение).

– Простите, мне нужен Ф., – красивый, мелодичный голос, до боли знакомый. Улыбка светлая такая, приветливая.

– Это я Ф., – еле-еле шепчет он, как-то странно шепелявя и шамкая при этом, чувствуя словно одеревенение языка.

Он – Ф. (вроде бы).

Женщина же будто не слышит его.

– Тут совсем недавно жил Ф., – она называет его фамилию.

– Это я – Ф., – механически повторяет он, испытывая неловкость и, что еще хуже, тупиковость ситуации.

Они еще некоторое время смотрят друг на друга, потом женщина опускает глаза:

– Тут какая-то ошибка, простите. – Она поворачивается и легко сбегает по лестнице, она торопится, словно за ней вот-вот могут погнаться.

Устало привалившись к косяку, Ф. долго смотрит ей вслед и все еще обоняет витающий у порога знакомый запах духов. Когда-то, давным-давно, лет сорок-пятьдесят тому назад, если не больше, он был близок с женщиной, у которой были похожие духи. И похожий голос.

Боже, как же давно это было!..

Кажется, Шопенгауэр сказал, что тот не философ, в ком нет ощущения призрачности мира. В таком случае философия – не что иное, как попытка – извлечь мир из этой призрачности. Из застилающего явления и вещи белесо-серого тумана, из ласковой майи, стелющейся перед нашими земными глазами, сквозь которые смотрят еще другие глаза, тоже наши, а может, и не наши, и те глаза тоже видят и не видят, и так неведомо сколько таких глаз, но печаль-то как раз в том, что мир все равно ускользает – не достичь нам его…

А может, мир на самом деле прост как дважды два – настолько прост, что попытки приблизиться к нему и тем более проникнуть в его суть заведомо обречены на провал, – ни сути, ни глубины, ни сложности, а просто он – есть, а все что мелькает перед нашими глазами, это все от воспаленного воображения, от ложных интенций познать и преобразить… Так что шут с ними – и с майей, и с Шопенгауэром, и со всей этой мудреностью, которую производит праздный и гордый ум человеческий, не знающий куда приткнуться…

Да, мир прост, как рыба в чешуе, и этим замечателен. Мир – эвклидов, что бы ни говорили. Только все равно ведь два (простое) пишем, три (сложное) в уме…

Голубое небо, янтарные стволы сосен, сероватое море с желтоватыми кудельками пены возле берега, дюны, беспечная радость детворы, кубарем катящаяся по чистому зыбкому песку, вдоль понастроенных в нем каналов, средневековых замков, норок и прочего. Быстро исчезающие вмятинки от детских ступней. И солнце, совсем не по-северному жаркое, море теплое, разве это Балтика?

Впрочем, дымка в небе, облекавшая солнце вот уже две недели подряд, неожиданно сгущается в облачко, потом в тучку, темнеет, клочковато расползается по небу, и вот – мелкий, прохладный, точно балтийский дождик. Пора. Струйки сбегают по коже, горячей от долгого солнца. Хорошо.

Однако и радость быстро сменяется грустью, все вокруг наливается влажной тяжестью, брюзгнет, словно ощутив бремя существования. Серая плотная пелена дождя за окном.