Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными - Эрик С. Райнерт

Мы, похоже, совсем перестали понимать логику, по которой работает инструментарий экономического развития. Патенты и современные тарифы появились примерно в одно время, в конце 1400-х годов. Эти институты по получению ренты созданы при понимании экономического развития для того, чтобы защищать знания (в случае патентов) и распространять производство в новые географические области (в случае тарифов). Патенты и тарифы представляют узаконенное получение ренты, чтобы добиться целей, не достижимых при совершенной конкуренции.

Почему же тогда возражения о получении ренты и непотизме не применяются к патентам, а только к тарифам и другим стратегическим инструментам, применяющимся в бедных странах? Мы можем в какой-то мере обоснованно сказать, что богатые страны устанавливают правила, которые разрешают им самим конструктивное получение ренты, но запрещают его бедным странам.

Еще одно белое пятно современной экономической науки — неспособность понять, насколько для экономического роста важно разнообразие. Разнообразие — ключевой фактор для развития. Во-первых, разнообразие видов деятельности с возрастающей отдачей (максимизация количества профессий в экономике) — это основа синергических эффектов, которые способствуют экономическому развитию. Это было известно экономистам еще в 1600-е годы. Во-вторых, современная эволюционная экономика считает разнообразие основой для выбора технологий, продуктов и организационных решений, которые являются ключевыми элементами зарождающейся рыночной экономики[221]. В-третьих, разнообразием объясняется исключительность Европы, где массовость конкурирующих друг с другом национальных государств привела к толерантности и спросу на разнообразие. Ученый, взгляды которого не нравились какому-то королю или правителю, мог устроиться на работу в другом государстве, способствуя разнообразию идей. Важность четвертой причины — религиозного разнообразия — подчеркивал Иоганн Фридрих фон Пфайффер (1718–1787), один из наиболее влиятельных немецких экономистов XVIII века. Некоторые экономисты считают, что одни религии в большей степени способствуют экономическому развитию, чем другие[222], а английский историк Ричард Тауни[223] (1880–1962) считал, что роль религии в продвижении капитализма снижается. Примерно за 150 лет до этого Пфайффер утверждал, что если в стране несколько конфессий, то религия как институт несколько теряет свою власть над населением страны. Существование альтернативной веры устраняет страх и другие факторы, которые способствуют развитию фанатизма, в стране развивается благоприятная толерантность по отношению к разнообразию ремесел и составу населения[224]. Я дважды был в Малайском университете в Куала-Лумпуре в качестве приглашенного профессора и имел возможность понаблюдать, как мусульманство практикуется в индустриальной стране наряду с другими религиями. Мне кажется, что и Тауни, и Пфайффер были правы, мы смотрим на проблему безопасности Запада не с той стороны.

Мы живем в век невежества, когда аргументы, объясняющие экономическое развитие, забыты. Важность разнообразия — один из этих аргументов. О нашем невежестве свидетельствует банальность сегодняшнего подхода к бедности как к следствию климатических условий и коррупции. Его дополнительно усиливает незнание истории и отсутствие интереса к проверенным принципам, которые в течение 5 веков помогали одной стране за другой преодолеть бедность. В ситуации, аналогичной сегодняшней, группа просвещенных немецких экономистов XIX века добилась внимания канцлера Отто фон Бисмарка и получила разрешение сделать Германию государством всеобщего благосостояния. Аналогичным образом сразу после Второй мировой войны человечество поняло, что экономическое развитие это следствие синергии и возрастающей отдачи. В сочетании с политической угрозой со стороны коммунистических стран это понимание позволило преодолеть идеологию свободной торговли, царившую в Вашингтоне, и реиндустриализовать Европу, а также индустриализовать часть Азии. Для того чтобы развитие возобновилось, надо вернуться к прежней экономической теории.

Вслед за падением Берлинской стены в экономической науке безраздельно воцарились вариации на тему неоклассической теории. Однако неоклассическая экономическая теория была, выражаясь языком Николаса Кальдора, теорией непроверенной. Хотя во время холодной войны неоклассическая теория служила эффективным идеологическим щитом, по ее постулатам не была построена ни одна страна. К 1990 году практические рекомендации экономистов строились вокруг Самуэльсонова закона выравнивания цен на производственные факторы, а идеи остальных теоретиков игнорировались. Три ключевые идеи отца-основателя неоклассической экономической науки Альфреда Маршалла были утеряны, когда экономика отошла от Маршаллова качественного понимания промышленного производства и занялась математическими формулами, которые он привел в приложениях к «Принципам экономической науки» (1890 г.). Маршалл писал, что вводить налоги на деятельность с убывающей отдачей ради того, чтобы субсидировать деятельность с возрастающей отдачей, — это правильная стратегия. Он подчеркивал, что важно заниматься производством в секторах, где самый быстрый технический прогресс, и обращал внимание на роль синергии (идея промышленных районов).

Сменяющие друг друга модные веяния в экономической политике, описанные в главе VI, так и не исправили важнейшие недостатки неоклассической экономической теории:

а) неспособность замечать качественные различия, в том числе разные потенциалы видов экономической деятельности в создании экономического роста;

б) неспособность распознавать синергию и связи;

в) неспособность справляться с инновациями и тем, как они распределяются по разным видам экономической деятельности.

Эти белые пятна современной мейнстримовой экономической науки помешали развиться многим бедным странам. Китай и Индия (сегодня самые успешные из развивающихся стран) развились вопреки им, поскольку в течение 50 лет следовали рекомендациям Плана Маршалла, а не Вашингтонского консенсуса.

Точность мейнстримовой экономической науки и ее нерелевантность — продукты одного и того же процесса, когда все больше релевантных факторов исключалось из теории, создавая белые пятна. Основная идея деконструкции французского философа Жака Деррида крайне актуальна для экономики: любая структура, которая организует наш опыт, будь она литературной, психологической, общественной, экономической, политической или религиозной, создается и поддерживается при помощи актов исключения. В процессе создания чего-либо что-то другое неминуемо отбрасывается. Такие исключающие структуры могут стать репрессивными, а репрессия никогда не проходит без последствий. Почти следуя фрейдистской теории, Деррида настаивает на том, что все репрессивное не исчезает, но, напротив, возвращается, чтобы разрушить любую конструкцию, какой бы прочной она ни казалась. Стандартная экономическая наука в том виде, в котором она применяется мировыми финансовыми организациями, репрессировала качественные различия между видами экономической деятельности. Однако, как и предостерегал Деррида, эти различия (то, что составляет качественную разницу между экономикой Афганистана и Силиконовой долины) вернулись и преследуют нас, в то время как мы пытаемся втиснуть Афганистан в рамки своего представления о национальном государстве. Война в Ираке была обоснована экономической моделью холодной войны, той самой, которой предполагала, что рынки и свободная торговля приведут к стихийному порядку. Существует прямая связь между репрессией релевантных экономических факторов и тем, что все больше афганцев и иракцев сегодня воспринимают как репрессии. Новой и улучшенной экономике развития необходимо постоянно помнить о предостережении Дерриды. Вместо того чтобы строить теории методом исключения, надо начать строить их методом включения, как это было принято в исторической экономической школе.