Академия Полуночи - Юлия Риа

— Со временем мы планируем ввести обмен чуждыми детьми. Почти такой же, какой практикуют здесь, — Лангария плавно взмахнула рукой. — Отдавая светлых турмалинов, взамен мы будем получать темных. Паритет силы сохранится. Он же станет гарантом стабильности и мира.

Лангария говорила спокойно, уверенно — так, как, не сомневаюсь, произносила эти речи тысячи раз. Не мне — членам Совета Ночи. Каждое слово взвешенно, в каждом слышится воля сильнейших. Вот только в моем сердце они не нашли отклика.

— Все ради территорий? — усомнилась я. — Или страх проиграть соседу и лишиться гор оказался сильнее? На землях Лунной империи существует три северных дома, на территориях Солнечного царства — два. Если бы север решил отделиться, темные потеряли бы больше, чем светлые. Дело в этом, не так ли?

— И в этом тоже, — не стала увиливать Лангария. — А еще в сотнях нефритов, чьи нити судьбы обрываются на границе. Империя устала нести потери. Царство, уверяю, тоже. Эту войну пора прекращать. И хватит, Илэйн! — повысила она голос, едва я открыла рот. — Ради блага большинства нам всем приходится чем-то жертвовать! Прекрати упиваться собственной обидой и взгляни на события со стороны! Да, твой путь был непрост. Но ты прошла его и в конце обрела многое: избранника, два клана, принявших тебя, возможность прожить дни в мире… Далеко не всех детей Полуночная Матерь одаривает столь щедро.

Я не нашла в себе сил возразить. Крепко сжала кулаки и несколько секунд смотрела на них невидящим взглядом. Потом тихо спросила:

— Вы когда-нибудь любили меня? Видели во мне дочь? Или для вас я так навсегда и осталась лишь ингредиентом в котле готовящегося зелья?

Лангария вздохнула.

— Любовь, Илэйн, не всегда похожа на сказку. Иногда она до пугающего жестока. Не думай, что я не понимала, сколь сурово обращалась с тобой. Или что мое сердце не болело, когда я видела, как отчаянно ты борешься с Ригге, как цепляешься за перила и кричишь в нежелании сдаваться. Но раз приняв решение, я не могла повернуть назад. С момента твоего проявления речь шла не только о мире между империей и царством, но и о твоем выживании. Любая моя ошибка стоила бы тебе жизни. Жесткость с тобой, требовательность с Мойрой, решительность в отношении Эварика — каждый шаг ранил мою душу, как осколки — босые ноги. Но остановиться было нельзя.

— Стоило оно того: идти по стеклу в надежде, что когда-нибудь путь станет легче?

— Не знаю. Но надеюсь с годами это выяснить.

— А Мойра… она презирает меня по-настоящему или следует вашему плану?

Лангария сдержанно улыбнулась, запустила руку в карман платья и вынула оттуда письмо.

— Она знала, что ты спросишь.

Пальцы подрагивали, когда я приняла скрепленный сургучной печатью лист. Осторожно, боясь сломать, очертила выступающий край, провела подушечками по оттиску печати и посмотрела на матушку.

— У тебя есть причины на обиду. Но не позволяй ей застилать разум слишком долго — все же ты истинная дочь рода Мак-Мора, а мы всегда отличались способностью мыслить рационально.

Вместе с последним звуком матушка встала и покинула гостиную. Я грустно улыбнулась. Даже сейчас, будучи гостьей, Лангария держалась величественно, словно само ее появление оказывало честь этому дому. Но, возможно, по-другому она уже не может. Все мы носим маски. И за восемнадцать лет Лангария срослась со своей.

Оставшись одна, я снова посмотрела на письмо. Поднесла к лицу, вдохнула едва уловимый запах жасмина — аромат Мойры. Потом, решившись, разломила печать.

В письме было всего пять предложений:

Прижав к груди письмо, я закрыла глаза.

В памяти всплыли картины нашего детства: как Мойра всегда меня опекала, как приходила ночью, спасая от кошмаров, как защищала перед Ригге и матушкой. Пусть недолго, пусть со временем мы отдалились друг от друга… Но теперь я знаю: сестра не предавала меня. Напротив, ради меня она предала империю, сохранив мой секрет в тайне.

— Спасибо, Мойри, — прошептала я в пустоту. — И прости, что из-за меня тебе тоже пришлось повзрослеть слишком рано.

Еще раз взглянув на убористые строчки, я бережно сложила письмо. Встала с кресла и хотела было направиться к выходу, когда двери с шумом распахнулись и в комнату влетела Тиамат. Глаза ее светились радостью.

— Он приехал! Приехал!

Карета Хэйдена неслась по укрытой порошей дороге. Шестерка коней, черных словно вороны, выбивала копытами тугие комья снега. Звук, с которым они разбивались о землю, казалось, слышался даже отсюда — с балкона третьего этажа. Налетающий ветер трепал мои волосы, забирался под наспех наброшенный плащ и пускал волны мурашек по коже. Но я едва обращала на него внимание — весь мой мир сузился до дороги и кареты, мчащейся по ней.

Внизу собирались члены семьи. Эвелин спешно раздавала приказы слугам, и те разлетались, точно встревоженная стайка стрекоз. Лорна крутилась у зеркала, поправляя и без того идеальную прическу. Вилард внешне казался спокойным, но уголки его губ едва заметно подрагивали, выдавая обуревающую колдуна радость.

Горгульи знали обо всем, что происходит в замке, и Тиамат, оставшаяся со мной, радостно делилась подробностями. Когда экипаж остановился у ступеней главной лестницы, девочка не выдержала и убежала встречать брата. Я же не могла пошевелиться: взгляд приклеился к блестевшему на солнце каретному боку, сердце замерло в предвкушении. Вторя ему, замер и мир — застыл, словно угодивший в каплю смолы комар.

Секунда, две, три…

Наконец дверца кареты отворилась. Хэйден вышел и тут же посмотрел вверх. Он словно знал, где я, будто чувствовал меня даже на расстоянии. И осознание нашей связи опалило внутренности жидким огнем. Меня скрутило от желания прикоснуться, очертить пальцами линию подбородка, высоких скул, вдохнуть ставший таким родным запах. Прижаться тесно, отдать всю себя без остатка.

Пальцы, вцепившиеся в балконную ограду, сжались сильнее, почти до боли. Казалось, разожми я их, и уже ничто меня не удержит — сорвусь птицей и полечу в объятия Хэйдена. И тогда станет неважно, что артиэллам не дозволено проявлять чувства так бесстыдно, что на нас смотрят, что на пороге стоят его родители и сестра… По правде сказать, об их присутствии я едва помнила. Лишь отточенные с детства манеры удерживали мою волю в тисках правил высокородных.

Хэйден улыбнулся. Взмахом руки открыл переход и в мгновение оказался рядом.

Губы обожгло поцелуем. Таким желанным и пьянящим, что закружилась голова. Боясь упасть, я обняла Хэйдена за шею, запустила пальцы в его волосы и вжалась в сильное тело. Мой дар засиял, словно выглянувшее из-за тучи солнце. Тьма Хэйдена, отвечая, укрыла нас бархатом ночи. Поцелуй становился все жарче, прикосновения — все смелее. Отдавшись во власть ощущений, я целовала так, как никогда прежде: не сдерживаясь, не боясь собственных чувств, не думая обо всех, кто может нас увидеть. Любые зароки и правила перестали иметь значение. Важным остались только мы: я и Хэйден, наше общее на двоих дыхание.