Башмаки на флагах. Том 3. Графиня фон Мален - Борис Вячеславович Конофальский

многие их подчинённые подумывают наняться к нему на одну кампанию. Среди солдат и сержантов его считали очень удачливым командиром, который всегда с добычей. Это ему льстило, и его ожидания оправдались. Те сержанты, что нанимали людей в стрелковые роты Рохи, сказали, что уже набрали полторы сотни желающих. И больше уже не берут. Ждут, когда подойдёт войско, чтобы передать новонабранных капитану. У других тоже дела шли неплохо, и не мудрено, Волков предлагал за два месяца девять с половиной монет. Это было на три талера щедрее, чем за то же время предлагали рекрутёры императора совсем недавно. Единственное, что отпугивало людей, так это разговоры, что придётся воевать с грозными горцами. Но разговоры о том, что кавалер Фолькоф фон Эшбахт уже бил их дважды и один раз грабил, настраивали людей на нужный лад. И народ шёл в роты хороший, опытный.

Как поговорил с сержантами, так поехал домой, а тут как раз рядом был городской арсенал, около которого собирались купцы, что торговали оружием, стояли оружейные ряды, где красовались вывески лучших оружейных домов земли Ланн и Фринланд. Волков слез с коня, пошёл глядеть, чем торгуют.

Но сколько ни бродил генерал, ничего интересного для себя не нашёл. Купчишки, как прознали, кто меж ними ходит, так подбегали, шапки снимали, кланялись, просили на их товар взглянуть. Но ничем ему угодить не могли. Всего у него было в достатке, те трофеи, что взял он в лагере у мужиков, были избыточны: и кирасы, и шлемы, и бригантины, и рукавицы латные с наплечниками и горжетами, всё у него было, всего хватало.

А пик и копий так полковники для своих полков сами прикупят по надобности, как будут в городе. Единственное, что он искал, так то были мушкеты. Но ни один из купцов такого товара не имел, хотя многие предлагали ему хорошие, лёгкие аркебузы. Но ему они были без надобности. И поначалу он злился на то, что у дурней нет мушкетов, а потом, поразмышляв, стал даже радоваться. Огромный город Ланн слыл во всех окрестных землях главным оружейным и цехом, и рынком, и если тут нет мушкетов, то, значит, и спроса на них нет. Ещё так никто и не понял, насколько это грозное оружие. А значит, и у горцев такого оружия не будет.

С этими мыслями он поехал домой обедать.

Глава 35

В огромной приёмной зале дворца архиепископа люди, как всегда, были, а шума в приёмной не было, все говорили тихо, ногами не топали и не шаркали, потому как за большим столом у дверей в зал аудиенций сидел человек весьма строгий. То был старый знакомец Волкова, старый его неприятель, канцлер Его Высокопреосвященства викарий брат Родерик.

Волков, как вошёл в зал, так сразу пошёл к нему, а за ним, вызывающе гремя своими мечами и кавалерийскими сапожищами с каблуками, пошли два молодых человека — один из них Фейлинг, другой Хайнцхоффер, которого кавалер взял из-за внешности. Он был высок, статен и широкоплеч. Волков же был в лучшей своей одежде, при новом мече с изящной гардой и богатыми ножнами, что он взял себе из трофеев в мужицком лагере. Он был хорош, всё-таки на приём пришёл, а на берете его чёрном сиял неестественно синим цветом сапфир в серебре, подарок императора.

Брат Родерик, хоть и не любил его явно, но из-за стола встал, кивнул ему без лишней учтивости:

— А, вот и вы, генерал. Брат Илларион за вас хлопотал.

Волков кивнул ему в ответ. А монах продолжал:

— Хорошо иметь влиятельных друзей при дворе. Одно их слово — и вы на приёме у архиепископа.

— Друзей хорошо иметь везде, — заметил кавалер тоном нейтральным и добавил: — прошу вас доложить обо мне курфюрсту.

— У Его Высокопреосвященства проситель, надо будет подождать.

— Я подожду, но прошу вас немедля сообщить, что я прибыл, — настоял кавалер.

Приор поджал губы, изображая улыбку. И, не произнеся ни слова, открыл тяжёлую дверь и скрылся за ней. И до десяти не успел бы сосчитать кавалер, как дверь открылась и тут же, почти в объятия его, из покоев выбежал монах. Кавалер сразу узнал его. То был его старый приятель, с кем они ездили в инквизицию, брат Николас.

Он был возбуждён. Узнав Волкова, поздоровался и заговорил быстро:

— Господин, видно, вы в желаниях своих очень упорны.

— Почему вы так думаете? — осведомился у него Волков.

— Вчера вечером меня звал к себе отец Илларион, велел исполнять пост трёхдневный самый суровый, велел поститься на хлебе и воде и молиться сорок раз в день. А сегодня звал меня к себе сам архиепископ, разговоры со мной вёл.

— И к чему же это всё? — спросил Волков.

— Такой пост назначают перед рукоположением в сан, — многозначительно сказал монах. — Вот я и думаю, что это ваша затея удалась.

— А вы не рады? Епископом будете.

— Ох, уж и не знаю даже, этот чин по мне ли. Я же больше по инквизиции служил, а тут вон как… Интриги да политика…

— Вы мне будете там нужны, а интриговать научитесь быстро, умом вы не обделены, — произнёс Волков, хотел что-то ещё добавить, да тут дверь открылась, и появившийся брат Родерик сказал высокопарно:

— Генерал, Его Высокопреосвященство примет вас.

И отошёл от двери, пропуская кавалера. Молодые люди, что были с ним, по незнанию попытались идти следом, да викарий молча стал у них на пути с видом холодным: куда собрались? Вас не звали! И они остались за дверью.

Его Высокопреосвященство мало изменился с их последней встречи.

Он, увидав Волкова, начал тяжело вставать из кресла, из подушек, монахиня и лекарь его ему в том содействовали, а он уже издали говорил кавалеру, протягивая руки:

— Ну иди сюда, сын мой, дай старику обнять тебя.

От него пахло благовониями, лекарствами и вином, а объятия его были ещё весьма крепки.

— Рад, рад, что тебе доверили дело с мужиками, — говорил курфюрст, выпуская Волкова из объятий. — Кто же тебя пригласил туда?

— Старый мой знакомец, жид Наум Коэн приезжал ко мне. Уговаривал.

— Знаю его, слуга императора и карман его. Значит, приехал он к тебе, наверняка привёз золото, а ты и согласился?

— Я бы не согласился, да он привёз от императора патент полковника, как тут устоять было?

— Ловкач он, ловкач, — говорит архиепископ, не выпуская руки кавалера из своей руки. — Пойдём, сядем, я долго стоять не могу, ноги мои опять распухли.

Они проходят, курфюрст