Салтыков - Сергей Мосияш

Черт побери, я все могу, все должны меня слушаться беспрекословно».

Едва войдя в кабинет, вскричал зычно:

— Андрей!

— Я здесь, ваше… величество, — явился словно из-под земли адъютант Гудович[65].

Ступай в мою спальню и принеси портрет прусского короля Фридриха Второго и повесь в моем кабинете. Отныне он не враг нам, но друг.

Гудович отправился за портретом Фридриха, который хранился у Петра Федоровича в платяном шкафу. Теперь незачем его было прятать, теперь ему самое почетное место.

Драгоценный портрет обожаемого Фридриха был даже вырезан в перстне Петра III. Если раньше он не решался показаться с ним перед теткой-императрицей, то теперь ему все можно.

Когда Гудович воротился с портретом Фридриха II, у императора уже были канцлер Воронцов и конференц-секретарь Волков.

Волков сидел с пером и чернильницей над бумагами, готовый писать указы и распоряжения, которые будет диктовать государь.

— Я желаю мира с прусским королем, — говорил Петр. — Я не хочу сражаться за австрийские интересы. Если я Начну войну, то только с Данией, которая хочет оттяпать у меня мою родную Голштинию. Вы согласны со мной, Михаил Илларионович?

— Да, ваше величество, — согласился канцлер. — Прусский король давно ищет мира с нами.

— А может, все-таки вы против? — прищурился Петр.

— Что вы, ваше величество, я раб ваш. Как я могу быть против?

— Вот и отлично. Вы, помнится, просили у тетушки себе помощника?

— Да, ваше величество.

— И она отказала?

— Да.

— Почему?

— Она не хотела отзывать из Лондона Голицына Александра Михайловича. Я бы его хотел.

— Я повелеваю его отозвать. Дмитрий, напиши, — повернулся к Волкову. — И он станет вашим вице-канцлером.

— Спасибо, ваше величество, а то дел выше головы, запурхался я. А кого на его место прикажете?

Петр не долго думал: «Сделаю моей Романовне приятное».

— В Лондон отправим министром Воронцова Александра Романовича. Теперь еще. Волков, пиши указ о возвращении из ссылки Лестока, Миниха, Бирона…

— А не перессорятся они, ваше величество? — усомнился канцлер. — Все-таки Миних в свое время арестовывал Бирона.

— Не перессорятся. Столько лет минуло. Старики уж. Лопухина жива еще?

— Да вроде…

— Тоже освободить от ссылки. Пусть приезжает, но чтоб только не в столицу. Безъязыкая старуха ни к чему здесь. Пусть доживает в деревне или в Москве у родственников. Где Бестужев-Рюмин?

— Он в своей деревне сидит в Можайском уезде.

— Может, и его вернуть? — спросил Петр, с некоей игривостью взглянув в лицо канцлеру. Знал, что Воронцова с Бестужевым мир не брал.

— Как прикажете, ваше величество, — слукавил Воронцов, знавший о неприязни Петра Федоровича к бывшему канцлеру и потому уверенный, что император не захочет воротить его.

— В самом деле, к чему он здесь? Можайск, чай, не Сибирь. Пусть сидит себе, медали изготовляет. Да и к тому ж, явившись, он опять снюхается с моей женой, только мне еще этой заботы не хватало. Волков, не пиши Бестужева.

— Правильно, ваше величество, — поддержал Воронцов. — Вполне мудрое решение.

— Теперь главное, Михаил Илларионович, — сказал Петр, взглянув на портрет Фридриха II, которого Гудович водружал на стене. — Чуть выше, Андрей. Так, так. Вот будет в самый раз. Я хочу немедленно слать к нему человека с предложением моей дружбы и даже заключения союза. Как вы думаете?

— Может, с союзом пока погодить, ваше величество, — сказал Воронцов.

— Отчего вдруг?

— Да как-то очень скоропостижно уж. У нас ведь еще союз с Австрией, с Францией и как раз против прусского короля.

— Ну а что вы предлагаете?

— Пока бы перемирие.

— Хорошо, я согласен, перемирие и мою дружбу. Волков, заготовь письмо прусскому королю от меня с сообщением о моем вступлении на престол, о перемирии, ну и чтоб высылал к нам полномочного посланника. Обязательно не забудь вписать, что я ласкаю себя надеждой быть искренним другом ему.

— Слушаю, ваше величество. К утру оно будет готово.

— Гудович, ты завтра же повезешь это письмо королю. Где он сейчас, Михаил Илларионович?

— По сведениям, полученным Конференцией, он сейчас в Бреславле, в Силезии.

— Отдав визит королю, Гудович, ты должен проехать в Голштинию и привезти моего любимого дядю принца Георгия. Скажешь ему, что я на троне и с нетерпением его жду. Пусть едет со своим двором и гвардией, если она у него есть.

— Ваше величество, — заговорил Гудович, — если ехать к королю Фридриху с предложением о мире, может, следует для начала освободить знатных прусских пленников?

— А кто есть у нас из них?

— Генерал Вернер и граф Гордт.

— Господи, завтра же чтоб они были у меня. Я постараюсь их склонить ко мне на службу. А королю скажешь, что они на свободе. Если они захотят вернуться к нему, я их тут же отпущу.

Петр прошелся по кабинету приплясывающей походкой. Воронцов с осуждением подумал: «Господи, в двух шагах лежит умершая родная тетка, а он едва не пляшет от радости». Упрекнуть не осмелился даже намеком, но решил напомнить:

— Ваше величество, позвольте пойти отдать христианский долг ее величеству Елизавете Петровне, в бозе почившей ныне.

— Да, можете идти.

«Не понял, — вздохнул Воронцов, пятясь к двери. — Весьма не догадлив».

И вдруг почти в дверях его окликнул молодой император:

— Да, Михаил Илларионович, чуть не забыл, я эту вашу Конференцию упраздняю.

— Почему, ваше величество? — удивился канцлер.

— Она связывает командующих по рукам и ногам. Теперь довольно будет двух-трех человек возле меня, и мы будем решать все.

«Тех же щей да пожиже влей», — подумал Воронцов, но вслух опять вынужден был согласиться:

— Пожалуй, вы правы, ваше величество.

С первых же дней новый император развил бурную деятельность, каждый день выходили указ за указом. Над их витиеватым слогом в поте лица трудился конференц-секретарь Дмитрий Васильевич Волков. Случалось, что ныне написанный указ противоречил вчерашнему.

Например, был отправлен указ генералу Чернышеву вести свой корпус в Россию. Однако по размышлении, что такой длинный марш будет стоить дорого, а впереди война с Данией, был отправлен через день-другой указ: идти лишь до Вислы, не вступая в боевые действия против прусской армии, поскольку с королем Фридрихом II у нас перемирие.