Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

— То есть вы снова хорошо устроились?

— Да. У нас снова была английская охрана, тоже подразделение, в котором ни у кого из ребят не было интереса воевать. Зато они получали удовольствие от игры в индейцев. Они охотно проводили неожиданные проверки в лагере. Однако мы очень быстро установили слаботочную систему предупреждения: если в лагерь врывались три, четыре джипа, то включался звонок тревоги. Они сразу появлялись везде и вынюхивали: ага, здесь гонят шнапс! И устраивали дикий театр.

— Они хотели иметь шнапс?

— Естественно! И провиант для подводных лодок, получение которого с базы мы также организовали.

— Провиант для подводных лодок у вас тоже еще был?

— Да. Он находился в одном из бараков и тщательно регистрировался и охранялся специальным управляющим.

— И как это принято у управляющих: все передал оккупантам в надлежащем порядке.

— Это твои слова. Англичане отобрали у нас все наше масло и сказали: «За это вы получите маргарин!» Однако они сразу же вернули нам масло, потому что оно было прогорклым, а на вкус напоминало смазочное. Мы бы заключили хорошую сделку, если бы за это получили маргарин. Этот артиллерийский склад в принципе не был приспособлен для жилья. Мы показали англичанам, как мы ютимся, и они пришли в ужас. А когда мы им сказали, что знаем, где еще имеются вещи, в мастерских бункеров и на складах, например, они отправились туда вместе с нами. После этого они дали нам разрешение забрать вещи — и лишь тогда мы по-настоящему все организовали: даже арманьяк.

— Арманьяк? Он там еще был? Почему же его не прибрали к рукам норвежцы?

— Потому что они — к счастью! — ничего не знали! — говорит старик, ухмыляясь. — В общем, мы и с норвежцами хорошо ладили — война же кончилась.

— Это означает, что затем ты отправился «домой в рейх»?

— Еще нет. Так как адмирал фон Шрадер застрелился, а все капитаны, как я уже говорил, были отправлены, я снова попал в Берген в качестве старейшего по возрасту немецкого морского офицера в штаб-квартире адмирала западного побережья. Там мне было уже лучше. Затем мне пришлось посетить норвежского адмирала Вестландета. В конце концов, норвежцы хотели вновь стать хозяевами в своей стране, но то, что им оставили англичане, было ломом. Даже еще исправные грузовики, принадлежавшие ранее флоту и вермахту, англичане, чтобы не оставить их норвежцам в качестве трофеев, доводили до состояния лома.

— Почему же между ними установились такие скотские отношения?

— Потому что англичане думали о будущем! Они сказали себе, тот, кто не имеет немецких грузовиков, срочно нуждается в английских. А тому, кто имеет английские грузовики, в будущем потребуются английские запчасти, конечно, фирмы «Лейланд».

— Ты что, действительно полагаешь, что они были так предусмотрительны?

— Уверен! По моему мнению, они получили соответствующие указания сверху. Демонтаж оборудования в Германии происходил по тому же сценарию, в соответствии с генеральным планом: думать о собственной промышленности, ликвидировать конкуренцию!

Старик явно устал. Несколько раз он уже подносил ко рту тыльную сторону правой руки, чтобы скрыть с трудом подавляемую зевоту. Поэтому я закругляюсь и говорю:

— Меня тоже тянет в койку. Но ты еще не вышел из трудного положения. Расскажи по крайней мере еще, как ты в конце концов попал в Германию!

— Из Бергена меня на минном тральщике «доставили обратно» в Кристиансанд-Юг. Затем я попал на корабль ледокольного типа, шедший в Гамбург, точнее, в Функенвердер. В Функенвердере мы были погружены на грузовик и доставлены в Пельцерхакен в бараки. Там я снова спал на соломе и еще раз подвергся «промыванию мозгов». В начале июля 1946 года, снабженный пятью кусками мыла военного времени и несколькими рейхсмарками, однако без пуговиц на форме, которые они мне срезали, я был отпущен с обязательством исчезнуть из района на расстояние пятидесяти километров от лагеря Пельцерхакен в течение двадцати четырех часов.

— Куда?

— Со свидетельством увольнения из вермахта в руках я отправился на свою родину, явился в соответствующее учреждение и сказал: «Вот он я!» — а они там сказали: «А мы вас уже ждали. Можете выбирать: горная промышленность или дорожное строительство?» И тогда я сказал: «Ни то, ни это — снова переобучение и начало». Ответом было: «Если вы нам докажете, что изучили дефицитную профессию, то вам, возможно, повезет и вы получите вид на жительство, в противном случае „отваливайте“».

— Отваливать куда?

— Туда, где из земли выкапывают уголь и тому подобное.

— Так деликатно они выражались?

— У меня это и сейчас звучит в ушах.

— И что ты сделал?

— Сначала я согласился на профессию «ландшафтного и кладбищенского садовника».

— Ты? Кладбищенский садовник? Хотел бы я посмотреть на тебя в этом качестве. Здесь я многое упустил.

— Ха, — говорит старик и зевает, уже не скрываясь. — Теперь я действительно отправляюсь спать.

* * *

На рассвете я уже на мостике. Ветер постоянно дует с правого борта. Слева по борту над линией горизонта лежит череда облаков. Бледное солнце отражается в пенящемся море. Его свет рассеян — будто процежен через зонт из кисейной ткани. Волнение моря снова увеличилось. В вахтенном журнале я читаю: «море грубое». Влажная верхняя палуба светит в небо сочным красным цветом.

Когда я пришел на завтрак, столовая будто вымерла, обслуживающие стюардессы производят впечатление больных: они медленно движутся по столовой, слегка покачиваясь.

— Ну да, — говорит старик, когда я обращаю на это его внимание. — Вечеринка с грилем продолжалась, как говорят, до рассвета, а сегодня воскресенье!

— Воскресенье?

— Да, воскресенье! Никогда не слышал?

— У меня больше нет ощущения времени, — жалуюсь я.

— Так это начинается, — говорит старик. — Не хочешь ли сойти в Дурбане?

— Сойти в Дурбане? Это почему?

— Этот длинный путь обратно все-таки не для тебя.

— С чего ты это взял?

— Мне это знакомо. Этот путь без промежуточных портов слишком долог. Ты же можешь путешествовать обратно через Черную Африку, — говорит старик и смотрит на меня выжидающе, — мне этого давно хотелось.

— Собственно говоря… — говорю я и, замолчав, думаю: собственно говоря, старик прав. Но что тогда будет со стариком?

— Пойдешь со мной на мостик? — спрашивает старик громко.

— Само собой разумеется, — шучу я и, как обычно, двигаюсь вслед за ним.

Тут я вижу одного альбатроса, который с почти неподвижными крыльями, на высоте всего нескольких метров парит над первым загрузочным люком. Лишь изредка он делает легкий взмах крыльями. Альбатрос рассматривает нас своими круглыми, как фотообъектив, глазами. Неожиданно он срывается, как самолет-истребитель; он разворачивается под углом к направлению ветра и позволяет ему снести себя на несколько метров назад. Но затем он подстраивается к ветру, делает с широко раскинутыми крыльями красивый вираж налево и исчезает за кормой.