Александр Македонский. Пески Амона - Валерио Массимо Манфреди

Барсина продолжала плакать, закрыв лицо руками.

— Но мужчина, захвативший тебя, молод и красив, — продолжала кормилица. — Он всегда проявлял благородство по отношению к тебе и держался с тобой почтительно. Он заслуживает твоей любви. Ты страдаешь оттого, что в тебе живут одновременно два глубоких и сильных чувства: любовь к человеку, которого нет в живых, — в ней больше нет смысла, но она отказывается умирать, — и влечение к человеку, которого ты отвергаешь, потому что он враг и некоторым образом стал причиной смерти твоего любимого мужа. Ты не совершила ничего плохого. Если ты видишь рождение чувства, не подавляй его, потому что ничто не происходит в сердце людей без воли Ахура-Мазды, вечного огня, источника всякого пламени, небесного или земного. Но помни, что Александр не таков, как другие мужчины. Он подобен ветру, который подул и унесся. Никто не может поймать ветер. Не поддавайся любви, если знаешь, что не сможешь выдержать разлуки.

Барсина утерла слезы и вышла из шатра. Стояла прекрасная лунная ночь, и луч небесного светила прочертил на тихой воде длинную серебристую дорожку. Невдалеке возвышался шатер царя, и свет ламп отбрасывал на его полог беспокойную одинокую тень. Женщина пошла к морю и зашла по колено, когда вдруг ей показалось, что она ощутила запах кожи Александра и услышала его голос, прошептавший:

— Барсина.

Это было невозможно, но, тем не менее, он стоял за спиной, так близко, что она ощущала его дыхание.

— Мне приснилось, не знаю когда, — проговорил он еле слышно, — что ты подарила мне свою любовь, что я ласкал твое тело, а ты с нежностью принимала мои ласки. А когда я проснулся, то нашел в постели вот это. — Он выронил в воду голубой виссоновый платок, который поглотили волны. — Это твой?

— Это был не сон, — не оборачиваясь, ответила Барсина. — Я пришла, потому что слышала, как ты кричал от боли, и села рядом с тобой. Ты обнял меня с необоримой силой, и я не могла тебя оттолкнуть.

Александр взял ее за талию и повернул к себе. Лунный свет омывал ее лицо белым, как слоновая кость, цветом и мерцал в тенистой глубине ее взгляда.

— А теперь можешь, Барсина. Теперь можешь оттолкнуть меня, когда я прошу заключить меня в твои объятия.

За несколько месяцев я перенес всевозможные муки, я забыл мысли своей юности, я достиг дна всех бездн, я забыл, что у меня было детство, что у меня были отец и мать. Пламя войны опалило мне сердце, и я живу, ежеминутно видя рядом смерть, но ей не удается поразить меня. В эти мгновения я ощущаю, что значит быть бессмертным, и это чувство наполняет меня тревогой и страхом. Не отталкивай меня, Барсина, когда мои руки гладят твое лицо, не отказывай мне в твоем тепле, в твоих объятиях.

Его тело напоминало поле боя: ни один участок его кожи не был свободен от царапин, рубцов, ссадин. Только лицо чудом оставалось нетронутым, и длинные мягкие волосы, ниспадая на плечи, обрамляли его с выразительной и печальной грацией.

— Полюби меня, Барсина, — проговорил Александр, привлекая ее к себе и прижимая к груди.

Луна скрылась за плывущими на запад облаками, и он страстно поцеловал желанную женщину. Барсина ответила на поцелуй, как будто ее вдруг охватило пламя пожара, но в то же мгновение ощутила в глубине сердца укол тревожного отчаяния.

* * *

Как только царь оказался в состоянии сесть на коня, войско пустилось дальше, в направлении пустыни. Через шесть дней они достигли города Пелусия — входа в Египет на восточной окраине дельты Нила. Персидский правитель, зная, что оказался в совершенной изоляции, проявил покорность и передал в руки Александра территорию и царскую сокровищницу.

— Египет! — воскликнул Пердикка, озирая с крепостной башни расстилавшиеся перед ним, сколько хватало глаз, просторы, ленивые воды реки, колышущийся папирус вдоль дамб у каналов, пальмы, увешанные финиками, уже крупными, как грецкие орехи.

— Не верится, что все это на самом деле, — сказал Леоннат. — Я думал, что это сказки старого Леонида.

Девушка в черном парике и с накрашенными глазами, в льняных одеждах, таких облегающих, что она казалась голой, принесла молодым завоевателям пальмового вина и сластей.

— Ты все так же уверен, что терпеть не можешь египтян? — спросил Александр Птолемея, который не отрывал восхищенного взгляда от красавицы.

— Уже нет, — ответил тот.

— Посмотрите, посмотрите-ка, там, на середине реки! Что это за чудища? — вдруг закричал Леоннат, указывая на бурлящую воду и чешуйчатые спины, что на несколько мгновений сверкнули на солнце, прежде чем снова исчезнуть.

— Крокодилы, — объяснил толмач, грек из Навкратиса по имени Аристосен. — Они тут повсюду, не забывайте: купаться в этих водах крайне опасно. Соблюдайте осторожность, а иначе…

— А вон там? Посмотрите! — снова закричал Леоннат. — Как огромные свиньи!

— Гиппопотамы — так зовем их мы, греки, — снова объяснил толмач.

— «Речные кони», — перевел Александр. — Клянусь Зевсом, Букефал был бы оскорблен, узнай он, что этих зверей тоже зовут «конями».

— Это только так говорится, — ответил толмач. — Они не опасны, так как питаются травой и водорослями, но своей массой могут перевернуть лодку, а упавшие в воду легко становятся добычей крокодилов.

— Опасная страна, — заметил Селевк, который до сего момента восхищался молча. — И что теперь ты думаешь делать? — спросил он, обернувшись к Александру.

— Не знаю. Наверное, нас примут хорошо, если мы сумеем понять здешний народ. У меня сложилось впечатление, что в этих краях живут люди вежливые и ученые, но очень высокомерные.

— Это так, — подтвердил Евмен. — Египет никогда не терпел иноземных владык, а персы этого так и не поняли: они всегда ставили своего правителя с наемниками в Пелусии, что вызывало все новые и новые восстания, которые персы топили в крови.

— А почему с нами они должны вести себя иначе? — спросил Селевк.

— Они могли бы вести себя по-другому и с персами, если бы Великий Царь не заставил их признать себя фараоном Египта. В некотором смысле это вопрос формы.

— Вопрос… формы? — повторил Птолемей.

— Да, — подтвердил Евмен, — формы. Народ, живущий для богов и ради жизни после смерти, тратящий огромные богатства только на ввоз фимиама, чтобы курить его в храмах, несомненно придает большое значение форме.

— Надеюсь, ты прав, — согласился Александр. — Во всяком случае, мы это скоро узнаем. Завтра должен прибыть наш флот, после чего мы поднимемся по Нилу до Мемфиса, здешней столицы.

Через два дня корабли Неарха и Гефестиона бросили якорь в устье восточной протоки Дельты, и царь с товарищами отправились по Нилу до Гелиополиса, а потом до Мемфиса, в то время как войско следовало по суше.

Они проплыли по великой реке мимо пирамид, что алмазами сверкали на стоявшем в зените солнце, мимо гигантского сфинкса, тысячелетиями охранявшего сон великих фараонов.