Рубикон. Триумф и трагедия Римской Республики - Том Холланд

А потом, 1 января 49 года до Р.Х., невзирая на противодействие новых консулов, подобно Марцеллу занимавших жесткую, направленную против Цезаря позицию, Антоний зачитал Сенату письмо. Его привез сам Курион, а написал собственной рукой Цезарь. Проконсул рисовал себя сторонником мира. После долгого перечисления собственных великих свершений он предложил, чтобы они с Помпеем сложили командование одновременно. Сенат, опасавшийся того эффекта, который это послание могло произвести на общественное мнение, не стал обнародовать его. После этого поднялся Метелл Сципион и нанес смертельный удар всем последним, робким надеждам на компромисс. Он назвал дату, к которой Цезарю надлежало сложить с себя командование легионами, иначе его объявят врагом Республики. Предложение немедленно выставили на голосование. Против высказались только двое сенаторов: Курион и Целий. Антоний как трибун немедленно наложил на него вето.

Для терпения Сената это стало последней каплей. 7 января было объявлено чрезвычайное положение. Помпей немедленно ввел войска в Рим, и трибунам сообщили, что безопасность им гарантировать никто не сможет. Антоний, Курион и Целий, как в дешевой мелодраме, переоделись в рабов и, скрывшись в фургонах, бежали на север, к Равенне. Там их ожидал Цезарь — по-прежнему с единственным легионом. Известие о полученных Помпеем чрезвычайных полномочиях добралось к Цезарю 10 января. Он немедленно послал отряд на юг, захватить ближайший к границе городок на территории Италии. Сам же, отправив своих людей, провел день сперва в бане, а потом на пиру, за беззаботной беседой с гостями, словно не было у него никаких других забот. Лишь в сумерках поднялся он с ложа. Спеша в повозке темными и извилистыми обходными дорогами, он сумел, наконец, догнать своих солдат на берегах Рубикона. Пережив жуткое мгновение неуверенности, он переправился через вздувшиеся воды речки на территорию Италии, в направлении Рима.

И хотя в тот момент этого никто еще не знал, наступали последние дни существования 460-летней Римской Республики.

Ведя в Галлии войну против варваров, Цезарь предпочитал, не считаясь с риском наносить жестокие и быстрые удары в самом неожиданном месте. Теперь, затеяв самую опасную за всю свою жизнь партию, он намеревался воспользоваться той же самой стратегией против своих сограждан. Не дожидаясь подхода из Галлии всех своих легионов, на что рассчитывал Помпеи, Цезарь сделал ставку на устрашение и внезапность. За Рубиконом ему никто не противостоял. Его люди «умасливали» Италию подкупом. Едва он появлялся перед воротами приграничных городов, они сразу же открывались. Основные ведущие к Риму дороги было легко поставить под контроль. Однако из столицы никто не шел. Цезарь продолжал наступление на юг.

Известие о блицкриге принесли в Рим толпы беженцев. Результатом их прибытия стал поток беженцев уже из самого города. Вторжение с севера было исконным кошмаром Республики. Цицерон, с нараставшим ужасом следивший за сообщениями о продвижении Цезаря, удивлялся: «О ком мы говорим, о полководце римского народа или о Ганнибале?»[234]Однако возникали и другие призраки — деятелей менее отдаленных времен. Селяне, работавшие в полях возле гробницы Мария рассказывали о том, что суровый старый воин встает из гробницы… а посредине Марсова поля, где был сожжен труп Суллы, являлся его дух, произносивший «мрачные пророчества».[235]Прошла военная лихорадка, еще несколько дней назад возбуждавшая уверенность и радостный подъем. Запаниковавшие сенаторы, которых Помпеи уверял в том, что победа станет легкой прогулкой, начинали прикидывать, насколько скоро их имена могут появиться в вывешенных Цезарем проскрипционных листах. Сенат поднялся с места и всем составом осадил своего генералиссимуса. Один из сенаторов открыто обвинил Помпея в том, что он обманул Республику и навлек на нее беду. Другой, Фавоний, близкий друг Катона, насмешливо требовал топнуть ногой и явить обещанные легионы и кавалерию.

Однако Помпеи уже отказался от Рима. Сенат издал приказ об эвакуации. Всякого, кто останется в городе, Помпеи заранее объявлял изменником. Сам он отправился на юг, предоставив столицу собственной участи. Его ультиматум окончательно и бесповоротно разделил Республику. Любая гражданская война разъединяет друзей и семьи, однако римское общество всегда обнаруживало особенную чуткость в своих проявлениях верности и презирало грубое разделение. И многие граждане считали выбор между Цезарем и Помпеем столь же немыслимым, как и прежде. Некоторые усматривали в нем особенную жестокость. В результате взгляды всего общества были обращены к ним обоим. Что, например, следует делать такому человеку, как Марк Юний Брут — честному, исполненному чувства долга и вдумчивому, но преданному обоим соперникам? Суждение его будет иметь особенный вес. В какую же сторону решит повернуть Марк Брут? Многое призывало его в лагерь Цезаря. Его мать Сервилия была любовью всей жизни Цезаря, поговаривали даже, что сам Брут был плодом их связи. Какой бы ни была правда, законный отец Брута стал одной из многочисленных жертв молодого Помпея в первой гражданской войне, и общее мнение полагало, что он просто обязан предпочесть любимого человека матери убийце своего отца. Однако Помпеи, прежний «юный мясник», теперь выступал в качестве поборника Республики, и Брут, интеллектуал, наделенный редкой неподкупностью и честью, не мог заставить себя стать на сторону нарушителя закона. При всей возможной привязанности к Цезарю он был в гораздо большей степени привязан к Катону, одновременно являвшемуся его дядей и тестем. Брут исполнил приказ Помпея — покинул Рим. Таким же образом поступили, после ночи сомнений и выкручивания рук, и почти все сенаторы. Осталось только самое «охвостье». Никогда еще город не был в такой степени лишен магистратов. Прошла всего неделя после того, как Цезарь перешел Рубикон, а мир уже перевернулся.

Помпеи, конечно, мог утверждать, что сдача столицы обусловлена непререкаемыми военными соображениями — и таковые действительно имелись. Тем не менее, оставив Рим, он совершил трагическую и роковую ошибку. Республика не могла существовать в качестве абстракции. Ее жизненная сила питалась улицами и общественными учреждениями Рима, дымом, курящимся над черными от времени храмами, ритмом ежегодных выборов. Как вырванная с корнем Республика могла оставаться верной воле богов, как можно было узнать волю римского народа? Своим бегством из города Сенат отсек себя от всех тех — от подавляющего большинства сограждан, — кто не мог позволить себе упаковать вещи и покинуть дома. В результате было предано чувство общности, привязывавшее даже беднейшего из граждан к идеалам государства. И не стоит удивляться тому, что представители высшей знати, покидая свои родовые дома, опасались грабителей и ярости трущоб.

Быть может, если бы война оказалось короткой, как это обещал Помпеи, эти соображения не имели бы никакого значения, однако было уже ясно, что один только Цезарь может надеяться на молниеносную победу. Помпеи отступал на юг Италии, и преследователь его увеличивал шаг. Казалось, что разобщенные легионы, призванные на защиту Республики, ждет та же самая участь, что и армию Спартака, зажатую в каблуке полуострова. Лишь полная эвакуация могла избавить их от подобного кошмара. Сенат начал обдумывать немыслимое: полное перебазирование за море. Провинции уже были розданы его вождям: Сицилия — Катону, Сирия — Метеллу Сципиону, Испания оставалась за самим Помпеем. Отныне и далее вершителям судеб Республики предстояло править явно не в том городе, который наделил их властью, а сделаться военными предводителями среди далеких и злобных варваров. Власть их будет определяться силой, и только силой, И чем же в подобном случае отличались они от Цезаря? Как намеревались возродить Республику в результате победы какой-либо стороны?