Пепел Клааса - Михаил Самуилович Агурский

час­то приходили на консультации. Ратмиров немедленно пытался использовать ситуацию для того, чтобы извлечь какую-нибудь выгоду: совместительство, заказ, договор. Я научился у него дерзости и напористости, которых раньше у меня не было. В этом я вечный должник Валерия Ратмирова-Розенгольца. Валерий никогда не говорил о своем отце. Кто-то принес в ЭНИМС «Огонек» 1927 года с репортажем о нападении анг­лийской полиции на советское учреждение в Лондоне, когда поверенным в делах СССР в Англии был Аркадий Розенгольц. «В журнале есть фото вашего отца», — тихо сказал я Ратми­рову. Не говоря ни слова и не спрашивая разрешения, он не­медленно вырвал страницу с фото и спрятал в портфель.

Кроме Валерия в ЭНИМСе работали и другие дети «врагов народа». Одним из них был великан, полуеврей Коцюбинский, сын известных коммунистов Коцюбинского и Бош, и внук ук­раинского поэта. Заведующим лабораторией был сын круп­ного руководителя промышленности — Коссовский. У нас же работал сын старого большевика, впоследствии руководите­ля советского кино, — Борис Шумяцкий.

Почти все ведущие работники отдела были евреи или полуевреи. Но правой рукой Зусмана и душой отдела был Иосиф Вульфсон, очень толковый технический эрудит, знав­ший, что было редкостью в ЭНИМСе, два иностранных язы­ка. Он задавал тон, внимательно следя за тем, что делалось за границей. Вульфсон украсил бы любую западную техни­ческую фирму, хотя в ЭНИМСе он был обречен, как и все, на подражательство. Вульфсон был очень крупный мужчина и на ходу обычно жестикулировал. Однажды, погруженный в разговор, он не заметил новой стеклянной стены и прошел через нее, очутившись в больнице.

86

Весной 1960 года я впервые отправился прогуляться на Новодевичье кладбище. К стыду своему, я там еще никог­да не был. Было воскресенье, и пришло много зевак. Мед­ленно обходя ряды могил, имена которых были достояни­ем русской истории и культуры, я вдруг заметил надгробие: «Д. Л. АНДРЕЕВ — 1958». На могиле хлопотала высокая строй­ная женщина с очень живым лицом.

— Простите, это Даниил Леонидович Андреев? — спросил я.

— Да!

— Автор «Новейшего Плутарха»?

— Да-а! — недоверчиво и изумленно протянула женщина. — А вы откуда знаете?

— От Василия Васильевича Парина.

— А-а! — облегченно вздохнула она. — Я вдова Андреева.

Как странно складывалась моя жизнь! Вот она уже таин­ственно связана с посмертными судьбами Розанова и Леони­да Андреева, в творчестве которых еврейская тема занимала центральное место. Я обратился к Алле Александровне с воп­росом, с которым уже безуспешно обращался к Василию Ва­сильевичу:

— А нет ли у вас других произведений Даниила Леонидо­вича?

Василий Васильевич по каким-то причинам не хотел свя­зывать меня с Андреевым, пока тот был жив.

— Есть, — не очень охотно ответила Алла Александровна, но все-таки пригласила в гости и обещала кое-что показать.

Алла Александровна была художницей, дочкой профессо­ра. Она просидела в Потьме по делу мужа и похоронила его вскоре после освобождения. Я видел Даниила Андреева толь­ко на фотографии — у него было одно из самых замечательных лиц, которые я когда-либо встречал. После войны он написал роман «Спутники» — о русской интеллигенции начала века, где были представлены большевики, эсеры, монархисты. Все они встречаются в 1938 году в тюрьме. Этот роман Андреев прочел вслух друзьям. Их всех посадили, причем сам он оказался в лучшем положении, попав во Владимирскую тюрьму. Роман конфисковали. Не без колебаний достала Алла Алек­сандровна рукопись, которую разрешила прочесть только у себя. Это была новая книга Андреева «Роза мира».

Алла Александровна рекомендовала мне начать с отдель­ных глав, более понятных. Я стал читать о том, что эпоха про­роков уже кончилась и началась эпоха вестничества. Вестни­ками, как утверждал автор, были все лучшие русские писа­тели и поэты. В частности, им был Салтыков-Щедрин. По словам Андреева, образ Угрюм-Бурчеева — это и есть весть о пришествии Сталина. Особенное внимание автор обращал на то, что Угрюм-Бурчеев носил френч, застегнутый на все пу­говицы (я вспомнил Тамбовцева).

Я прочел с возрастающим удивлением и главу, в которой говорилось, что известные литературные герои материализу­ются в конкретные личности, и что Дон-Кихот, например, — это теперь реальная личность — в мистическом мире, разу­меется. То же происходит и с любимыми игрушками, в кото­рые дети вкладывают много духовной энергии.

87

В мертвой, казалось бы, и сонной Владимирщине вдруг потекла кипящая лава. И случилось это в Муроме, где я не­однократно бывал. Коля Ремизов поведал мне историю му­ромского мятежа, который в городском предании именуется «Бомбежкой». В стране были резко повышены цены на мо­локо и мясо, которых, собственно, и не было в магазинах, во всяком случае, в провинции. Это породило всеобщее недо­вольство, которое вылилось в мятежи в Новочеркасске, Алек­сандрове (тоже Владимирщина!), Краснодаре и других мес­тах.

Одним из нововведений хрущевского времени были «дру­жинники», быстро превратившиеся в банды. В единственный жалкий муромский ресторан пришел молодой инженер с во­енного завода, весьма популярный в местном обществе. Он был слегка навеселе, но при всеобщем русском пьянстве это не имело никакого значения. Он не мог найти свободного места и с кем-то повздорил. Дружинники связали его, броси­ли в грузовик, задняя стенка которого по дороге в отделение милиции открылась, и парень разбился насмерть.

На похороны собралась огромная толпа. Путь от завода на кладбище проходил через центральную улицу, и обычно по­хоронные процессии беспрепятственно пользовались этим маршрутом. Муромская милиция забеспокоилась и выставила заслон, чтобы на сей раз не пропустить процессию в центр. Вспыхнула ссора, толпа прорвала кордон и бросилась в центр города. Столкновение с властями и первоначальная легкая победа опьянили демонстрантов. В толпе было много под­ростков. Они ворвались в отделение милиции и похватали со стоек ружья. Кое-кто, войдя в раж, пальнул пару раз в воз­дух. Начался импровизированный митинг. Нашлись ораторы, начавшие с обвинений против милиции и дружинников, а кон­чившие обвинениями в нехватке продуктов. Никто не заме­тил, что в толпе шныряют люди с фотоаппаратами, а может быть, и с «моими» диктофонами. Из Коврова была немедлен­но выслана десантная часть. Митингующих незаметно окру­жили десантники. Арестовали сотни демонстрантов. Несколь­ких расстреляли, а остальных посадили или выслали.

Я встретил XXII съезд в Астрахани в октябре 1961 года и по этому случаю стал слушать радио и читать газеты. Я вновь торжествовал. Народ же встречал разоблачение Сталина хмуро. Как и во всяком портовом городе, в Астрахани было много проституток. Одна из них, в стельку пьяная, без­наказанно орала навзрыд на центральной улице: «Сука Хру­щев! Сталина опозорил!»

Вернувшись из Астрахани, я поехал в Меленки за дочкой, где она