Маскарад - Бренда Джойс

Лизи каждый день запрещала себе думать о нем. Она сосредотачивалась на любых доступных заданиях, будь то присоединиться к тете за чаем, сходить с Джорджи в магазин или позаботиться о больных пациентах в госпитале Святой Анны, но все было напрасно. Воспоминания приходили к ней неожиданно, а с ними горе поднималось вновь. В самый разгар прогулки в парке она вспоминала какое-нибудь слово, прикосновение, взгляд.

По крайней мере, Нэду было хорошо. Графиня написала ей, сообщив, что отец и бабушка с дедушкой не нарадуются на него, что он вырос из своей обуви и ездит на пони. И теперь он может говорить целые предложения. Лизи плакала над письмом. Она осмелилась ответить, поблагодарив ее за новости и попросив написать еще, если у нее будет время.

Лизи была благодарна за то, что у детей короткая память, и, как бы сильно Нэд ни страдал от потери, к этому времени он уже забыл ее. А Тайрел тоже счастлив?

Он был в «Адаре», так она думала, со всей семьей, с невестой и сыном. Она попыталась представить его с Бланш, как он улыбается ей, как улыбался когда-то Лизи, но это было слишком больно. Она молилась, чтобы он был счастлив.

Джорджи прикоснулась к ее руке:

— О, Лизи! Стоит мне подумать, что ты идешь на поправку, как ты исчезаешь с этой земли и кажешься такой грустной. Не думай о нем!

Лизи улыбнулась ей. Она научилась улыбаться, несмотря на боль в душе и сердце.

— Я не грустная. — Это была ложь, и они обе знали об этом. — Сейчас Рождество, праздник, который я люблю. Мама и папа приедут сегодня, и я так рада увидеть их.

Джорджи задумчиво на нее посмотрела:

— Я тоже рада увидеть их, но также беспокоюсь. Мы не видели папу с того ужасного дня в Уиклоу.

Лизи обернулась. Она уже волновалась о своей встрече с отцом и очень не хотела говорить об этом.

Она регулярно писала родителям, и ни разу ни отец, ни мать не упомянули тот ужасный день, когда папа заявил, что отказывается от нее. Кроме того, мать казалась теперь очень популярной и редко проводила вечер в Рейвен-Холле без компании. Графиня продолжила приглашать ее в «Адар», когда там бывала. Письма папы были мягкими. Лизи молилась, чтобы все забыли о том дне.

Она переписывалась и с Анной. Письма Анны всегда были одинаковыми, полными подробностей ее счастливой жизни в дербиширском обществе и в браке. Разумеется, она никогда не вспоминала прошлое, и Лизи не хотела, чтобы она это делала. Лизи была благодарна, что Анна счастлива и любима — вообще, она ждала ребенка весной. Но Лизи всегда было сложно писать ответ.

Да и что она могла написать? Не делиться же с сестрой подробностями ее жизни. Лизи спрашивала себя, слышала ли Анна о ее связи с Тайрелом. Конечно, сейчас это не имело значения, поскольку все закончилось. Поэтому она писала, как замечательно проводит время, гуляя по парку в Глен-Берри, и о поспешности их переезда в Лондон. Она рассказала Анне, как Джорджи восторгается житьем в городе, добавив несколько анекдотов, которые могли бы развлечь ее сестру.

Но Анна читала между строк. Ее последнее письмо было слишком личным для успокоения.

«Но как насчет тебя, Лизи? Ты никогда не пишешь о себе! Я хочу, чтобы ты была счастлива, и постоянно о тебе беспокоюсь. Пожалуйста, расскажи мне, ты любишь город так сильно, как Джорджи?»

Анна приглашала ее в Дербишир этим летом, вместо того чтобы возвращаться в Глен-Берри или Рейвен-Холл.

«Я думаю, тебе здесь понравится, потому что это самое красивое место Англии! И тебе не будет скучно, так как у нас много посетителей и у Томаса есть много красивых друзей-холостяков. Пообещай, что ты приедешь, Лизи, я ведь так по тебе скучаю».

Лизи еще не ответила. Она очень хотела навестить Анну в будущем, но ее раны оставались слишком свежими, чтобы думать о таком визите сейчас, особенно когда Анна собиралась свести ее с одним из друзей Томаса. У Лизи не было иллюзий. Ее репутация была такой, что она никогда не сможет выйти замуж. Даже если ее репутация и позволит ей выйти замуж, она не сомневалась, что не разлюбит Тайрела. Не может быть никого другого для нее.

В гостиную вошла Элеонор. Лизи была рада отвлечься от своих размышлений.

— Что вы думаете? Вам нравится украшение коридора? Должна признаться, это по большей части изящное рукоделие Джорджи.

— Гостиная выглядит празднично, — улыбнулась Элеонор.

Она была, как всегда, великолепно одета, в черном платье и с большим количество бриллиантов, чем у герцогини. Лизи никогда не забывала, что во время сильной нужды Элеонор встретила ее с распростертыми объятиями, отказываясь помнить обиды.

— Ваши родители здесь. Я видела, как их карета подъезжает. — Она улыбнулась обеим девушкам. А затем повернулась к Лизи: — Это ты сделала тот ромовый пирог с изюмом, который я видела в кухне?

Лизи кивнула.

— Прошлым вечером, — призналась она. — Это папин любимый.

Элеонор дотронулась до ее щеки.

— И во сколько это было? В полночь? В два часа ночи? В три?

Лизи отвела взгляд. Она начинала ненавидеть ночь. В те темные часы на нее нападало одиночество, воспоминания и любовь к Тайрелу и ребенку. Если она засыпала, ей снились сны, чудесные живые сны. Иногда он занимался с ней любовью, иногда смеялся с ней, иногда держал ее или дразнил. Нэд часто был с ними, и они были одной семьей. Пробуждение от таких снов очень болезненно. Момент полного понимания — что она в Лондоне, нелюбима и одна — подобен повороту кинжала в ее груди.

— Ты очень худая, — проворчала Элеонор, — и гулянье по холлу всю ночь не поможет.

Лизи знала, что похудела на один или два размера, поскольку все платья были ушиты. Но ей стоило лишь взглянуть на свою полную грудь, чтобы знать, что она не привидение. Она улыбнулась тете:

— А вы слишком волнуетесь. Не ругайтесь.

Но Элеонор понизила голос, передав ей письмо.

— Только что пришло, — с неодобрением сказала она.

Лизи увидела марку, и ее сердце забилось от возбуждения. Письмо было из Ирландии. Она перевернула его другой стороной и увидела печать графини.

— Лизи, я не думаю, что эта переписка поможет, — сказала Элеонор.

Лизи посмотрела на нее:

— Я должна знать, как дела у Нэда.

— У него все хорошо. У него все очень хорошо. Я действительно думаю, что ты должна настоять на том, чтобы графиня тебе больше не писала.

— Я скучаю по нему, — просто сказала она.

Она не допустит вмешательства в ее переписку с графиней.

— Ты должна оставить все как есть, — твердо произнесла Элеонор. — Дорогая, а иначе ты просто не сможешь строить свою жизнь.

Лизи улыбнулась тете:

— Я строю свою жизнь, тетя Элеонор. Мы переехали в город, мы проводим вечеринки, и я добровольно работаю в госпитале Святой Анны, — ответила она. Она работала там несколько недель, посещая больных женщин и детей днем и ночью. — На самом деле я очень занята.