Фамильные ценности - Александр Александрович Васильев

Этому принципу, так просто сформулированному выдающейся прима-балериной ассолюта, дружившей со мной, я стараюсь следовать всю свою жизнь.

Волею судеб в конце XX века я стал помещиком с имением в живописнейшем предместье Вильнюса. По существующему в странах Восточной Европы и в Прибалтике справедливому закону дома и имения, а также земли помещиков, утративших частную собственность в советское время, но располагающих документальными подтверждениями права на обладание оными в предвоенную эпоху, имеют право на реституцию. Это означает, что сам бывший хозяин или члены его семьи могут вновь претендовать на восстановление состояния и получить былые владения. На мой взгляд, этот закон не только справедлив, но и по-человечески нужен и у нас в России. Реституция способствует обогащению обедневшего генофонда, повышению культурного уровня жизни как в столицах, так и в усадьбах, оживлению исторических корней; она позволяет вливать новые капиталы в экономику и приводить в божеский вид многое из старинной недвижимости, частенько находящейся в весьма плачевном состоянии и требующей срочной реставрации.

По закону о реституции мы обрели фамильное имение, которым владела моя семья по материнской линии, – дом с большим участком земли, вишневым и яблоневым садом, цветниками и возделываемыми полями. К счастью, дом, интерьеры которого вы видите на фотографиях, не слишком пострадал и является примером того, что частная инициатива и любовь к родовому гнезду может сделать со зданием, пережившим все же сорок лет власти Советов. В последние годы в нижнем его этаже, как в коммунальной квартире, жили три семьи, а верхний этаж с тремя комнатами оставался во владении нашей семьи. Там жил с 1940 года мамин родственник инженер Арсений Дмитриевич Гулевич с супругой, варшавской балериной Софьей Верницкой. Она была дочерью одного из первых авиаторов царской России Феликса Верницкого, погибшего еще до революции. В этой семье было двое детей, моих троюродных кузенов, которых звали Владимир и Людмила. И мы часто приезжали к ним в гости на каникулы. Стать владельцем этой собственности, возродить ее и заново декорировать в “бабушкином” стиле меня подтолкнули ностальгические воспоминания и желание дать дому его законное значение родового гнезда, в котором протекло счастливое время моего детства, ведь впервые я оказался там в 1959 году, в возрасте одного года, на руках у мамы.

История имения такова. Дед мой Илья Герасимович рос и мужал в Вильно, где его старший брат Митя, Дмитрий Герасимович, был инженером, а потом и казначеем железной дороги. Вместе они решили построить дом в предместье Вильно, Павильнисе, став основателями и пайщиками Виленской колонии, – именно так назывался раньше Павильнис, который составляли дачные участки для железнодорожников на ветке Петербург – Варшава. Предместье располагается на пологом берегу огромной ледниковой реки, образовавшей сотни тысяч лет назад Балтийское море, напротив горы Бельмонт, что означает “Красивая гора”. Старожилы утверждают, будто гору так окрестил Наполеон, когда его Великая армия разбила там бивуак во время кампании 1812 года. Выбрали братья Гулевичи просторное имение помещика Миллера “Кривой погурек”, купили частями землю и стали строить деревянную усадьбу в стиле классических дач чеховского времени – с большим вишневым садом. Дом был построен в 1912 году в два этажа и с застекленной верандой, уютной ковровой и бамбуковой мебелью, с кружевными ламбрекенами, с “Брокгаузом и Ефроном”, с печками, одну из которых Гулевичи прозвали Черной Салли из-за темнокожести ее изразцов в стиле сецессион. Возможно, из этого дома произросло пристрастие мамы к стилю модерн, которому она оставалась верна всю жизнь. В духе начала века она предпочитала сиреневый, серый, фисташковый и коричневый цвета, даже носила особенную прическу с пучком на затылке, как было модно в 1919 году.

Супруга дедушкиного брата Дмитрия, учительница женской гимназии в Ковно, Мария Андреевна Ященко-Гулевич была родом из Шавлей (ныне Шяуляй). “Тетя Маруся” стала для мамы любимой тетушкой, а для меня – единственной из “бабушек”, которых я знал. Она пекла хворост, брусничный пирог и раскладывала пасьянсы, чаще всего “Могилу Наполеона”, глядя через окна низенькой верандочки в цветах на наполеоновскую гору – Бельмонт. И мама полюбила раскладывать пасьянсы и оставалась им верна всю жизнь, предпочитая всему множеству “Могилу Наполеона”, “Шифрованную телеграмму” и “Дамы в плену”. Проводя в детстве летние месяцы с мамой в фамильном имении в Литве, я наслушался преданий о прошлом, вошел в уклад стародавней жизни с прислугой и садом, чудом сохранившимся в советскую эпоху лишь оттого, что Виленский край поздно вошел в состав громадного СССР.

После революции Вильно и наше имение Кривой Погурек отошли к государству Польскому маршала Пилсудского, бывшего, кстати, как и княгиня Эмилия Львова, урожденная Кочановская, нашим соседом по имению. Княгиня Львова имела врожденный дефект речи – вместо буквы “р” она произносила букву “д”. Чтобы выжить в советское время, она держала при доме огородик и торговала клубникой и брусникой. Княгиня регулярно приходила в наше маленькое имение “Кривой погурек” с корзинками, наполненными ягодами, за что получила прозвище “пани Бдусника”. Мой папа, отдыхавший частенько с нами в Павильнисе, обращаясь к княгине, сказал:

– Зд-д-давствуйте, пани Бдусника!

На что та отвечала, ничуть не обидевшись:

– Пдавильно, пдавильно, я именно так говодю!

Рядом же, в усадьбе Маркучай, жил младший сын великого русского поэта Григорий Александрович Пушкин с супругой, виленской помещицей Варварой Мельниковой. Григорий и Варвара Пушкины часто принимали в своем просторном доме маминого дядю Дмитрия Гулевича с супругой. Подумать только, мама моя и я сам находились на расстоянии двух рукопожатий от самого Пушкина!

Имение Гулевичей в Павильнисе славилось лучшими розами в крае. Цвели бульденежи, гортензии, флоксы, пионы, турецкие маки, георгины, спиреи. Дом по-прежнему утопает в зарослях столетней сирени и жасмина. Огромные вековые липы создают живую изгородь нижнего сада, а необъятные дубы – границу усадьбы в верхнем лесу, из которого открывается чудесный вид на старый барочный Вильно с его колокольнями, башнями и куполами. Летом поспевают вишни, яблоки и груши, черная смородина и крыжовник, а осенью – даже и виноград. Имение населено упитанными виноградными улитками – эскарго, экспорт которых во Францию был важен в предвоенное время. Свою версию зимнего сада мама пыталась создать и в московской квартире на Фрунзенской набережной, выращивая всевозможные сорта южноафриканских фиалок, восковой плющ и замечательные вьющиеся растения. Впоследствии комнаты на нижнем этаже сдавались бабушкой в основном служащим железной дороги, а после ее кончины в 1965 году низ дома был продан в чужие руки и превратился в коммуналку.

Когда в начале 1990-х мне все же достались мои любимые комнаты в доме, вид их был, увы, неутешителен. В столовой располагалась мастерская по ремонту автомобилей, веранда была разрушена и заменена кирпичным подобием малоэлегантного бункера. Ярый идеологический противник “евроремонта”, я был вынужден, руководствуясь сохранившимися архивными семейными фотографиями и воспоминаниями мамы, восстановить утраты, прибегнув к музейной реконструкции и реставрации. Так, по старинным видам веранды удалось воссоздать в точности рисунок оконных рам и переплетов, заказать двери – копии утраченных и в антикварных лавках Вильнюса купить старинные замки к ним и недостающие ручки, идентичные сохранившимся с 1902 года. Восстанавливая пол, я ограничился решением снять слои масляной краски, скрывавшей старые, изъеденные жучком и потертые жизнью доски. Именно они, покрытые патиной времени и поволокой тяжелых десятилетий, и сохранили дух усадьбы. Цвет стен мне подсказывали картины, фотографии и назначение комнат. Фисташковый – для спальни, персиковый – для столовой, подсолнечный – для музыкальной гостиной со старинным петербургским роялем фирмы “Diederichs Freres”, соломенный – для веранды и так далее.