Сэндмен Слим - Ричард Кадри

– Ты снова сомневаешься, нормальный ли я, и склоняешься к безумию.

Я киваю и делаю несколько шагов в сторону «Мерседеса».

– На самом деле, нет. Я склоняюсь к тому, что мне плевать. Меня тошнит уже от Рая, Ада, ангелов, нефилимов и всего остального. Я точно знал, что я делаю, когда мне никто не говорил о том, кто я есть. Будь падшим архангелом, если хочешь, но оставь меня в покое. Я не хочу становиться частью твоей мыльной оперы. Не хочу быть мифологическим героем.

Я возвращаюсь к «Мерседесу», но сейчас он мне кажется нелепым. Ужасно безмозглый у него дизайн – нечто среднее между огромным кузнечиком и кубистским «Корветом». Я прохожу мимо машины и оказываюсь в тени фонаря на углу стоянки. Кински смотрит мне вслед. Когда я проскальзываю в Комнату Тринадцати Дверей, какая-то раздражающая часть моего мозга шепчет: «Ты понимаешь, что ты творишь, перемещаясь от парковки к центру Вселенной и обратно? Это довольно серьезно и мифологично».

ЕСТЬ ТОЛЬКО одна проблема с Лос-Анджелесом.

Он существует.

Лос-Анджелес – это когда старшие боги Лавкрафта и юные порнозвезды запираются в отеле Шато-Мормон на все выходные и вдыхают там метамфетамин с костей Джима Мориссона. Если виагра и противозаконное видео с Трейси Лордс[122] не помогает им возбудиться, то на помощь приходит японская порнуха с тентаклями.

Нью-Йорк знаменит коротышками-каннибалами и аллигаторами в канализации. В Чикаго водятся снежные люди и призраки миллионов злых буйволов с рогами, похожими на отбойные молотки. Техас вдоль и поперек пересекают призрачные железные дороги, которые похищают одержимых демонами Лолит, чтобы заставлять их играть в русскую рулетку на раздевание с шестью патронами в семизарядном барабане.

А вот Лос-Анджелес кишмя кишит мудаками и ангелами, кровопийцами и сатанистами трастовых фондов, черными магами и киномагнатами, у которых под домами тел закопано больше, чем во дворе у Джона Уэйна Гейси[123].

При этом здесь больше камер наблюдения и колючей проволоки, чем вокруг резиденции Папы Римского. Лос-Анджелес – это одна сплошная автомобильная пробка, похожая на бедствие.

Господи, как я люблю этот город!

Я ХОЧУ поесть. Я хочу выпить. Я хочу выкурить сигарету за баром – откуда можно услышать, как сосутся парочки в переулке за мусорными баками.

От видеомагазина до «Бамбукового дома кукол» я иду пешком, жадно вдыхая в себя воздух «финальной сцены», полной театрального дыма, и любуясь на закат – красный, как падение Римской империи.

Когда я вхожу, взоры всех присутствующих обращаются ко мне. Некоторые даже показывают на меня пальцем. На секунду меня посещает паранойя – а не забыл ли я надеть штаны? Но никто не смеется. К тому же в передних карманах джинсов полно денег, а в заднем – спрятан нож. Кажется, я укомплектован штанами по полной программе.

Внутри «Бамбукового дома» мне улыбаются одновременно больше девушек, чем улыбались за всю жизнь. Наверное, в городе проводится съезд любителей шрамирования.

Пожилой мужчина в фиолетовом бархатном пиджаке эпохи короля Эдуарда придерживает дверь, когда я вхожу. Нет, это не любители шрамов. Нас захватили фанаты эпохи Возрождения, сидящие на «кислоте». С минуту я стою у входа. Пусть глаза сначала привыкнут к полумраку.

В баре воцаряется мертвая тишина. Карлос даже убирает музыку. Яички мои сжимаются, рука непроизвольно тянется к ножу. Наконец я поднимаю глаза, и около сотни шизофреников начинают аплодировать. Через минуту скандируют все: «Сэндмен! Сэндмен!» Над стойкой бара развернут огромный баннер. Серебряным фломастером на нем написано: «ДИН-ДОН, ВЕДЬМА СДОХЛА». На стойке – фотография Мейсона, обрамленная черным венком. Кто-то пририсовал ему маркером усы и рога.

Люди бросаются вперед и по очереди жмут мне руку. Хлопают по спине. Женщины целуют. Парни со смешными акцентами тоже меня целуют. Одни одеты как обычные бизнесмены, женщины, студенты, хипстеры или панкующие подростки. Другие выглядят так, будто сбежали из психушки Страны Оз.

Ни хера себе! В мой бар набежали Саб Роза.

Должно быть, пронесся слух о нашей с Мейсоном и Кисси смертельной битве.

Ох…еть. Теперь я рок-звезда. А ведь всего-то хотел съесть буррито.

Я подползаю к стойке, к лучезарно улыбающемуся Карлосу.

– Твои друзья – просто огонь! – кричит он сквозь шум. – Почему ты не приводил их раньше?

– Не знал, что они мне друзья.

Он продолжает улыбаться, но не слышит ни слова из того, что я говорю. Он подзывает меня поближе и шепчет в ухо: «Прикинь, некоторые из них реально умеют колдовать!»

– А ты не мог бы наколдовать мне риса с бобами? Я сейчас такой голодный, что мог бы сожрать округ Ориндж.

Пару минут спустя Карлос выносит мне столько еды, что ею можно было бы накормить весь тихоокеанский «огненный пояс». Я поднимаю стакан, полный «Джека» и радушия Карлоса, и поднимаю тост за обоих. Карлос абсолютно счастлив. Саб Роза могут быть кучкой психов, выпендрежников и бюрократов, но они контролируют бо€льшую часть подпольной экономики, которая держит Калифорнию на плаву. И они совершенно не стесняются разбрасываться наличными. Если «Бамбуковый дом кукол» станет любимым местом отдыха Саб Роза, то у Карлоса появится столько денег, что он сможет выйти на пенсию уже к пятнице.

Я пытаюсь есть, но люди продолжают подходить и выражать почтение. Предлагают звонить без колебаний, если мне что-нибудь понадобится. Теперь у меня есть телефоны по меньшей мере полсотни женщин. И столько же телефонов парней. Я не запоминаю ничьих имен. Все признающиеся в любви сливаются в одно большое размытое пятно. И в конце концов, как бы ни были милы эти люди, они реально начинают доставать. Я делаю вид, что иду курить, но на самом деле мне нужна тень, чтобы исчезнуть.

Ну и покурить, само собой, мне тоже очень хочется.

Я закуриваю у бара. Ко мне приближается какая-то женщина, одетая как Стиви Никс[124] в период яростного увлечения кокаином. Когда женщина подходит поближе, я нахожу ее действительно интересной. Во-первых, у нее самая бледная кожа, какую я когда-либо видел. Во-вторых, у нее очень странное лицо: оно двигается независимо от того, говорит что-то женщина или нет. Оно как луна, меняющая фазы: от великолепной девушки на выданье до глубокой старухи с жестким, словно высеченным из гранита лицом.