Ангел в эфире - Светлана Владимировна Успенская

class="p1">— Они не выполняют норму детского вещания! И никогда не выполняли! И не будут выполнять! Под этим предлогом можно приостановить их работу.

— Это смешной предлог. — Земцев старательно избегает ее испытующих глаз. Он боится ее прямого, открытого, наотмашь бьющего взгляда.

Неужели он такой трус?

— Ну сделай же что-нибудь, ты же мужчина!

Да, он трус. Потому что только трус может сказать, стыдливо опустив веки:

— Милая, я ничего не могу сделать, это же твоя личная проблема…

А как же то, что когда-то было между ними? Точнее, то, чего никогда между ними не было? Как же их старинная дружба?

Она стоит близко к нему, очень близко — так что руку протяни, и она вся его.

Но он не протягивает руки. Наоборот, сделав шаг назад, он удаляется от нее на безопасное расстояние. И ему можно даже не говорить: «Сделай же что-нибудь, ты же мужчина!» — бесполезно.

Он не мужчина, он политик.

Вечером Настя заходит в детскую. Кроватка сегодня пуста — на подушке небольшая ямка от детской головки. Алина сейчас у Него. Может быть, в последний раз…

Настя с силой прижимает подушку к своей груди, вдыхая молочный запах, пропитавший мягкую ткань. Зажмуривается мечтательно. Улыбается, с нежностью баюкая подушку, словно дитя.

Ничего, скоро Алина вернется к ней. Теперь уже навсегда…

Скоро у них все будет хорошо… Потому что скоро он умрет. Она еще не знает как и когда. Может быть, он упадет, обливаясь кровью, на кафельный пол. Корчась от резкой кинжальной боли…

Может быть, простреленный навылет, ужом совьется у ее ног, чтобы уже никогда не распрямиться. И даже для похорон его не смогут разогнуть, чтобы он лежал в гробу прямо и благостно, как принято покоиться в домовине.

Может быть, в последний раз в жизни, увидев упершийся в зрачки свет бестрепетно неоновых фар, он коротко вскрикнет — прощаясь с ней. То есть с жизнью…

«Сделай же что-нибудь!» — просят ее огромные, озерной синевы глаза. Она бледна, измучена, синие подглазья выдают ночную неизживаемую тревогу.

Во время записи новой передачи, авторской, сделанной специально под Настю передачи «Мысли и чувства», она бесконечно ошибается, так что приходится раз за разом переснимать одно и то же. Хорошо, что программа идет в записи, а не в прямом эфире, и можно все наново переделать, перелопатить. Можно, наконец, по кусочкам собрать распадающийся на невнятные обрывки сюжет.

Но через неделю состоится очередная запись «Вопросов с Анастасией Плотниковой», как она проведет эфир? Тем более, что передача идет в реал-тайме, отменить ее нельзя, ведь выступление президента — это событие государственной важности, а персонал канала между тем тайно перешептывается, мол, Плотникова что-то плохо выглядит, плохо работает, ах да, у нее же личные неприятности, когда же они кончатся, скорей бы…

Говорят, директору канала вчера звонил замглавы президентской Администрации, справлялся о Насте. Даже спросил: «Как у Плотниковой дела, все ли разрешилось?»

Ничего не разрешилось! Настя чахнет, и бледнеет, и смотрит умоляюще, на ней лица нет, все валится из рук, она забывает текст, она тихо ворочает своими огромными, на пол-лица глазищами, как бы моля всех, на кого только падет ее страдающий взор: «Ну сделайте же что-нибудь! Прошу вас!»

И никто не может ей помочь, кроме него.

Значит, он должен ей помочь.

На выходе из «Останкина» телезвезду настигает безумная тетка с чемоданом в руке. Бабенция истерично кричит, бросаясь наперерез:

— Плотникова! Ангел наш! Мы тебя так любим! Какая же ты хорошенькая! Дай я тебя расцелую!

Нелепая кулема пытается обнять теледиву — та в ужасе отшатывается. Охранники оттесняют восторженную поклонницу.

После этого случая пострадавшую звезду целый час отпаивают валерьянкой, а Настя лишь слабо лепечет, ни к кому персонально не обращаясь:

— Сделайте же что-нибудь, сделайте!

— Анастасия Андреевна, может быть, налить успокоительных капелек? — лепечет Гурзова, обихаживая ведущую.

Плотникова, как всегда, безукоризненно вежлива.

— Спасибо, милая, мне уже ничего не поможет, — в слезах отказывается она.

Антон, стоя в дверях, бессильно сжимает кулаки.

Он сделает, он обязательно это сделает! Но только как? И когда?

Через неделю состоится очередной эфир с президентом, а Настя пребывает в невменяемом состоянии, в полном раздрызге чувств.

Что же делать? Он должен что-то сделать! Для нее.

«Мать — это самое святое, что есть у каждого человека, — проникновенно произносит Плотникова, глядя прямо в камеру. — Однако отцовская любовь бывает не менее сильной, чем любовь материнская… Но как часто родители делают ребенка ристалищем для выяснения своих непростых отношений! Наш следующий сюжет именно о таком случае…»

А вечером она опять возвышается возле пустой детской кроватки. И опять прижимает к себе подушку, вперяя остановившийся взгляд в жидкий полночный сумрак.

Нет, это невыносимо… Надо что-то срочно предпринять! Но что? И как?

Этот сумасшедший уже вторую неделю караулит телезвезду возле подъезда — молодой парень лет двадцати двух, слегка лысоватый. При появлении Насти он пожирает ее влюбленным взглядом, и только охрана мешает ему приблизиться к знаменитости.

Недавно этот тип начертал масляной краской на асфальте под ее окнами: «Ангел, я тебя люблю!» А еще через день: «Ангел! Я готов ради тебя на все!» Аршинные буквы, намалеванные желтой краской, — по ним едут машины, удивленно притормаживая… Возле них собираются жидкими группками жители окрестных домов, обсуждая безумства Настиного поклонника. Кажется, они не очень-то довольны своим соседством с телезвездой.

Впрочем, этот псих может оказаться ей полезен… Если снисходительно приблизить его к себе, приласкать… Обнадежить… Попросить, чтобы он сделал что-нибудь… И он, конечно, сделает для нее абсолютно все! Даже…

Завтра она даст ему автограф, а там посмотрим…

Возможно, это ее единственный шанс… На Протасова надежды нет, он может только безмолвно терзаться, наблюдая за ее страданиями. Только на это он и способен.

Однако через день безымянный поклонник внезапно попадает в милицию: оказывается, несчастный безумец все утро (Настя в это время мирно почивала) простоял на морозе без штанов, пока его не заметил проезжавший мимо милицейский патруль. Когда бедолагу заталкивали в желтый «уазик», он сверкал обмерзшей, красной, как у макаки, задницей и жалко светил бледными ногами.

Эта история попала в газеты, вся страна хохотала над несчастным влюбленным. Только одна Настя искренне жалела беднягу.

Черт! Черт! Черт!

Осталось три дня до съемок «Вопросов», а на ведущей по-прежнему лица нет. Да еще эта история с сумасшедшим воздыхателем, облетевшая газеты…

Ее взгляд больше ни о чем не умоляет, он погашенно молчит. Антону хочется вновь его зажечь, но он не знает, что для этого нужно сделать.

Точнее,