Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

языком? Какие только непристойности не произносились с этой трибуны.

— Мы отстаем по части пешеходных дорожек.

— Наша кожа в настоящее время все еще не удовлетворяет возросшим требованиям носчика.

— Тяжелое положение остается на месте.

— В текущем году по тресту плодоовощ имеется всего один процент загнивания.

— Вы действуете в неправильном направлении.

— Выявлены факты обвешивания покупателей путем подкладывания тяжестей под чашки весов.

— Емкость новых кладбищ засеивается каждые три-четыре года.

Стены нашего зала еще и не такое слышали. И как только русский язык выдерживает это?

Бюрократит мутным потоком заливает залы заседаний и комнаты, кабинеты и канцелярии, столбцы газет и папки с розовыми тесемочками. Он становится всемогущим и всеобъемлющим, он вползает в частные разговоры, таится за семейной дверью, за обеденным столом, на лесной опушке и в кабине сверхскоростного самолета; всюду, везде он подстерегает каждого из нас и нет от него спасенья, избавленья иль надежды.

Наверное, он и в меня въелся, этот вездесущий бюрократит?

Вековые схватки могучего русского языка с бюрократизмом продолжаются.

Грохочет гром…

25

13.30.

Объяснения комитету дает директор ресторана «Волга» Соколов, с которого открывался протокол.

Соколов стоит, вцепившись обеими руками в края трибуны: чувствует свое шаткое положение.

— …в акте было записано двадцать три килограмма мяса, но ведь имела место уварка. У нас имеются нормы — при закладке сто грамм в котел выход готового мяса составляет сорок семь граммов, остальное уварка и кости. Таким образом, получается, что у нас имеется нехватка всего четырех килограммов мяса, их нашли в холодильнике…

— Выходит, четыре килограмма не воровство, — бросает замечание Попов. — Они к тому же в бумагу завернуты были, значит, их собирались вынести.

— Повар Баранов мною строго предупрежден, — отвечает Соколов, держась руками за трибуну. — В части поваров у нас произошла серьезная неувязка. Мы обратились за помощью, чтобы нам помогли двумя поварами. Нам выделили двух практикантов из ремесленного училища. Они проходят практику и учатся, но навыков у них еще не имеется…

— Чему они у вас могут научиться? — сумрачно восклицает Воронцов. Ведь они смотрят, как вы работаете, и мотают себе на ус.

Соколов вытирает тыльной стороной ладони взмокшее лицо:

— Конечно, отдельные отрицательные примеры могут иметь место. Но мы стараемся работать с молодежью добросовестно…

— Для чего предназначались четыре килограмма мяса, завернутые в бумагу? — дотошничает Воронцов.

— Они лежали в холодильнике на хранении…

Третий год я заседаю в этом зале, навидался и наслышался немало. Какие только лица не возникали за нашей трибуной. Но такого паноптикума, такого наглого мошенничества, пожалуй, не припомню. Давно у нас не ставилось такого острого нелицеприятного вопроса. Вот оно зло в своем истинном — и весьма благочинном — обличьи. Вот с чем должны мы бороться неотвратимо.

Нижегородов перебрасывает мне записку. Я читаю: «Воровство есть форма стихийного перераспределения национального дохода. Не так ли?» — и огромный в поллиста знак вопроса.

Пишу на обороте: «Выходит, и бороться с ним не надо?» — и ставлю вопросительный знак еще больше, во весь лист.

Нижегородов отвечает на другом листке: «Всех не переборешь». Знак восклицания и тоски.

Я беру оба листка и рву их на мелкие клочки: разговор сложный, его меж делом, во время заседания, не провернешь… Но не прав, мой дорогой коллега, не прав. Играет в левака.

13.38.

— Слово имеет товарищ Рябинин. Дайте объяснения комитету о своих деяниях.

Вот и дождался я своего героя… Настроение у меня мрачное.

К трибуне выходит невысокий мужчина с оплывшим водянистым лицом: наверное, от пива. Волос на голове сохранилось минимальное количество, они полупрозрачной пленкой прикрывают череп. Руки короткие, с мясистыми пальцами: видно, мясоед. На лице застыло выражение обреченной покорности. С таким выражением лица только могилу самому себе копать…

— Товарищи члены комитета, — голос у Рябинина оказывается звонким и чистым, — в ресторане «Пражском» имели место два случая недолива в части пива и один случай в части коньяка…

— Только два и только один? — наивно удивляется Воронцов.

— В актах записано только три случая. Больше нарушений не фиксировали, хотя я сам лично проверяю работу буфетчицы Катиной…

— Ну, а как же с этими тремя случаями? — многозначительно спрашивает Воронцов.

— Недолив пива возник по причине неисправного насоса, который дает высокое давление, от которого образуется избыточное наличие пены…

— Зачем вы объясняете нам, как надо недоливать, мы это и без вас знаем. — Прищурив глаза, Воронцов в упор глядит на Рябинина.

— С буфетчицей Катиной проведен инструктаж, ей дано строжайшее указание…

— А дальше что? Опять насос виноват?

— Товарищи члены комитета, — Рябинин не выдерживает взгляда Воронцова и обращается в зал, — нам записали в акте систематические случаи, но мне кажется, что было бы правильнее сказать: «Имели место отдельные факты нарушений». — Рябинин тоже понимает нюансы канцелярского языка и пытается смягчить обличительную формулировку, надеясь прикрыться ею и уцелеть.

— У нас здесь не конгресс лингвистов, — сухо бросает Воронцов. Записано так, как было на самом деле, нюансы оставьте себе на память.

В дальнем конце стола вскакивает Суздальцев:

— Вы лучше расскажите комитету, как была сорвана контрольная закупка…

26

Семь часов вечера. В ресторан нетвердой походкой входят двое: уже знакомые читателю Юрьев и Шилов. Кажется, они немного навеселе.

В большом и низком зале ресторана душно, народу битком набито. У иных столиков уже стоят дополнительные стулья. Тонкая дымовая завеса обволакивает зал. Слышен стук стеклянных кружек, разноголосый гомон, сливающийся в общий, висящий куполом звуковой фон. Между столами с подносами в руках снуют официантки в белых наколках и кружевных передниках.

Нетвердо стоя