Танго под палящим солнцем. Ее звали Лиза - Елена Арсеньева

— Мы приехали, господин обер-лейтенант! — радостно воскликнула она и схватилась за ручку дверцы, хотя автомобиль еще не остановился. — То есть мы даже проехали!

Вернер с явной неохотой затормозил и сдал назад.

— Спасибо, герр обер-лейтенант, — отчеканила Лиза так лихо, как будто всю жизнь только и делала, что обращалась к германскому офицерскому составу. — Я вам очень, очень признательна! А теперь до свидания, мне так неловко, что я вас задержала… Огромное, ну вот очень большое спасибо!

И она выскочила из автомобиля с невероятным проворством. Однако обежав «Опель», снова наткнулась на Вернера, который оказался еще проворнее, — молодой немец успел не только выбраться из автомобиля, но даже стоял на ступеньках ломбарда.

— Момент! — воскликнул он. — Один момент, фрейлейн Лиза! Я, конечно, спешу, но не настолько, чтобы бросить в трудной ситуации красивую женщину. Я слышал, что каждый Wucherer, ростовщик, непременно Räuber — грабитель. Поэтому позвольте, я возьму на себя переговоры с этим чудовищем. Прошу вашу квитанцию…

У Лизы пересохло в горле. Честное слово, ей мало кого приходилось в жизни так ненавидеть, как этого прилипчивого типа. Да ведь он издевается над ней каждым своим словом, каждым взглядом насмешливых серых глаз, определенно издевается! И не поспоришь с ним, придется отдать ему квитанцию. Но как же исполнить просьбу погибшей женщины? Удастся ли улучить минутку и сообщить о ее смерти? Ладно, сориентируемся на месте…

Запустив руку в саквояж, Лиза вновь нашарила суконный конверт и выудила оттуда шершавый листок. «Еще бы знать, что я в заклад сдавала… — подумала она мрачно. — В смысле не я, а Лизочка. Вот сейчас фашист спросит, и я что отвечу?!»

Вернер с изумлением разглядывал квитанцию.

— Ну и почерк, mein Liber Gott! — проворчал он. — Истинное несчастье, а не почерк. Да еще и по-русски! Неужели вы тут что-то понимаете?

Ой, как раз сейчас он и спросит, что было заложено в ломбард…

— Главное, чтобы свой почерк понимала приемщица ломбарда, — довольно нахально ответила Лиза и толкнула дверь, не дожидаясь, пока это сделает Вернер.

Тому ничего не оставалось, как оставить расспросы и пойти за ней.

* * *

Алёна потянула на себя дверь и озадачилась — та не открывалась. Она пригляделась — не поставили ли какой-то новый особый замок? Но нет, общая дверь как была раньше без ничего, такой и осталась. Замок с радиотелефоном имелся на двери, которая вела, собственно, в редакцию газеты «Карьерист». Но до нее еще предстояло дойти.

— Да что ж такое? — удивилась Алёна, посильнее дергая дверь.

И вдруг створка резко ушла в противоположном направлении, словно кто-то потянул ее на себя. Алёну буквально втащило в коридор вслед за дверью, которую и впрямь сильно дернул на себя крепкий седой человек среднего роста с загорелым лицом. И этот загар почему-то невольно наводил на мысль об Альпах, горных лыжах, дорогих отелях, кругленьком счете в банке и разной прочей иностранщине. Вот именно — во всем облике мужчины было что-то безумно иностранное. Впрочем, не что-то, а все, начиная от твидового пиджака и заканчивая голливудской, совершенно искусственной, но все же ослепительной улыбкой. Буржуй, короче, типичный! Однако прежде всего Алёну поразила сила, с которой тот распахнул дверь. Барышня она была, мягко говоря, не хрупкая (рост сто семьдесят два сантиметра, вес шестьдесят пять килограммов), однако мужчина вот так запросто втянул ее вместе с дверью… А ведь господин буржуй, несмотря на внешний глянец, весьма преклонных лет — возраст выдавали выцветше-серые глаза. В них не отражалась улыбка, в которой он весьма охотно прятал свои замечательные зубы, в глазах вообще сквозило полнейшее равнодушие к жизни, которую он наблюдал слишком, слишком долго… Лет этак восемьдесят пять самое малое!

— Ой, батюшки! — воскликнула Алёна, несколько растерявшись. — Извините. Я забыла, что дверь открывается внутрь, и почему-то пыталась открыть ее наружу.

— Извините и вы меня, что я не позволил ей выполнить ваше пожелание, — до невероятности галантно откликнулся буржуй по-русски, но совсем не русским голосом. — Непростительная оплошность с моей стороны!

— Как здорово вы говорите по-русски! — восхитилась Алёна.

Вроде бы буржуй должен был обрадоваться искреннему комплименту, но он почему-то огорчился:

— А что, мое иностранное происхождение заметно?

— Честно говоря, так и бьет по глазам! — засмеялась Алёна. — А почему это вас огорчает? Вы, может быть, шпион, который решил слиться с массой русского народа и устроить тут какую-нибудь идеологическую диверсию?

Черт знает что она порола! Черт знает что было в старике, от чего она чувствовала себя совершенно свободно, раскованно и даже, так сказать, шаловливо. Может быть, вся штука заключалась в том, что единственным чувством, которое все же отражалось в его глазах, было искреннее восхищение персоной нашей героини?

— Нет, я не шпион, — усмехнулся буржуй. — Честное слово! Я прибыл в ваш город из Дрездена по частному делу, которое меня очень интересует. А говорю я по-русски так хорошо, потому что некогда учил русский. Конечно, давно, однако в моей жизни случились некоторые обстоятельства… была одна женщина, в память о которой я не позволял себе забыть ваш язык.

— Вы были в нее влюблены? — спросила Алёна и тут же устыдилась собственной наглости.

— Я до сих пор в нее влюблен, хотя ее вот уже шестьдесят шесть лет как нет на свете, — последовал поистине ошеломляющий ответ.

— Господи Иисусе! — воскликнула Алёна. — Простите, но вам…

Да, ей удалось вовремя остановиться, не ляпнуть вопиющую бестактность. Наверное, не только у женщин не стоит спрашивать о возрасте, но и у таких глубоких, глубочайших, стариков тоже, у таких замшелых, можно сказать, мафусаилов. Ему ж наверняка за девяносто, просто он выглядит моложе! Хотя она не права, этого мужчину никак нельзя назвать замшелым.

— Сказать, что я очень стар, — значит ничего не сказать, — усмехнулся удивительный буржуй. — В июне сорок второго года, когда я познакомился с той девушкой, мне было двадцать семь, стало быть, сейчас… Вот именно! — кивнул он, поняв по священному ужасу в Алёниных глазах, что она уже произвела в уме нехитрое арифметическое действие. — А между тем я еще не впал в маразм, люблю путешествия и неравнодушен к женской красоте. И хочу сказать, что вы чем-то напомнили мне ту женщину. Хотя она была несколько моложе, чем вы, когда погибла… ей было двадцать пять или двадцать шесть лет. А вам ведь, прошу меня извинить, несколько за тридцать?

Нашей героине вообще-то было несколько за сорок, однако она не могла не оценить изящества комплимента и улыбнулась.

— Да, — проговорил старик, испытующе глядя на нее. — Когда я встречаю красавиц разных лет, которые напоминают мне ее, я всегда представляю, какой она стала бы с течением времени, не погибни тем июньским днем, когда подписала мне на память свое фото. Представляю, как она выглядела бы в тридцать, сорок, пятьдесят… в восемьдесят или в девяносто лет… Хотя от души надеюсь, она упокоилась бы гораздо раньше.