Гений - Алексей Слаповский

– Не понимаю! – обвел он всех негодующим взором. – Американцы бомбили точечно Белград, почему Россия точечно не разбомбит Киев? И нет проблемы!

– Ну-ну, – не увлекайся, – охладил Прохор Игнатьевич. – Воевать пока никто не собирается.

– А придется! – опроверг его Бжезинский.

– И все вдруг поняли, что он прав и что это уже не зависит от субъективных желаний, – огласил Евгений, как приговор.

И действительно, всем показалось, что они именно это и поняли.

– К нам приезжает сами знаете кто, а вы про войну, – укорил Крамаренко.

– Вот и будет ему подарок! – воскликнул Бжезинский. – Объединенный Грежин!

Не все разделяли его оптимизм, и неизвестно, как развернулась бы дискуссия, но тут в дверь вошли без стука Аугов и Светлана.

– Здравствуйте, извините, если помешал! – сказал Аугов и направился прямиком к Крамаренко. Сел на край его стола и заговорил так, будто никого вокруг не было:

– Спасибо, Прохор Игнатьевич, что приютили, мы отлично устроились! Конечно, машины так себе, остальное тоже, но вы не волнуйтесь, я сам не сообразил, что слишком как-то размахнулся, надо же учитывать местные особенности. Хотя яблочки можно было бы все-таки достать. Или нет?

– Яблоки «голден», желтые, но крепкие, два ежедневно, – автоматически выговорил Прохор Игнатьевич.

– Вот, помните!

– Заказано. Три ящика из Белгорода едут.

– Отлично! Теперь по делу. Как получилось, что нашего ведущего специалиста практически ни за что арестовал ваш начальник полиции?

– Мовчан? Кого арестовал?

– Геннадия Владимирского, генерального проектировщика того самого железнодорожного узла, который мы тут будем строить.

– За что?

– Повторяю: ни за что. Мовчан ворвался в гостиницу, пытался избить, оскорблял его невесту Светлану, она может подтвердить. Это как расценивать вообще? Противодействие государственным мероприятиям? С какой целью?

– Кстати, – ухватился Крамаренко, встав с кресла, чтобы не сидеть под Ауговым, – насчет государственных мероприятий. Мы как раз хотели согласовать с вами. С Москвой был уже разговор, а вы ведь тоже оттуда, надо бы как-то… Вам там как объясняли насчет вопроса воссоединения Грежина?

– Однозначно.

– В смысле?

– Вопрос давно назрел.

– То есть воссоединять?

– Прохор Игнатьевич, дорогой, это решать не нам с вами!

– А кому?

– Ну, вы же помните, кто у нас по конституции носитель суверенитета и единственный источник власти? Кстати, по украинской конституции тоже.

– Кто? – совсем потерялся Крамаренко, но тут же попытался реабилитироваться в глазах подчиненных – попробовал догадаться с большой долей уверенности:

– Президент?

– Нет! – весело ответил Ростислав (многим его веселость показалась почти кощунственной).

– Госдума? – сделал Крамаренко вторую попытку.

– Нет!

– Совет Федерации! Правительство! Премьер-министр! – со всех сторон посыпались подсказки, все захотели помочь Прохору Игнатьевичу.

Даже послышалось совсем нелепое:

– Съезд депутатов трудящихся!

– Нет, нет, нет, милые мои! – веселился Аугов и наконец ответил сам, прекратив мучения.

– На-а-род! – раскатисто сказал он. – Только народ! Как народ решит, так и будет! А мы должны обеспечить свободное принятие решения. Совместно. Вот и все. Для этого мы здесь и находимся.

– То есть, – начал догадываться Крамаренко, – строительство узла обеспечит работой всех, кто присоединится?

– Именно!

Лица всех просветлели: наконец-то все стало ясно. Или почти ясно.

Светлана в это время напоминающе посмотрела на Аугова. Тот кивнул.

– Так как насчет нашего специалиста, Прохор Игнатьевич?

– Думаю, недоразумение. Позвоню и выясню.

– Извините, дело неотложное!

Крамаренко понял, что Аугов не отстанет. Набрал номер отдела милиции. Ему сказали, что Мовчана нет, он хоронит сына.

Прохор Игнатьевич передал этот ответ Ростиславу.

– Странно, – удивилась Ангелина. – Как это, он хоронит, а никто не знает? Разве так хоронят?

– Может, что-то напутали? – предположил Крамаренко.

– У меня Халилов в соседях, жестянщик, – подал голос начальник здравоохранения Богдан Григорьевич Чувак, человек пенсионного возраста, постоянно кашляющий от привычки к неумеренному курению листового табака, который он выращивал сам на своем подворье. – Всю ночь гремел железом. Я три раза ему по-доброму сказал, потом пообещал меры принять в смысле полиции. А он говорит: вы извините, я обещал не говорить, и вы никому не говорите, это гроб для сына как раз полиции начальника, Мовчана.

– Может, они не сегодня будут хоронить, а завтра? Когда Степан-то погиб?

И странно: такое значительное событие, но никто не смог точно вспомнить время гибели Степана Мовчана.

Взялись спорить, Ростислав сказал Светлане:

– С ними все ясно, поехали прямо к Мовчану.

– Неудобно.

– Ну, пусть твой Геннадий в тюрьме сидит.

– Поехали!

[41]

В Грежине обычно похороны – событие всего поселка, потому что, учитывая его численность, смертей не так уж много, а люди известные умирают и вовсе редко. И если бы хоронили Степана Мовчана, здесь были бы все. Но его не хоронили, хотя на третий день положено, а был как раз третий.

Трофим Сергеевич привез гроб, сделанный Мусой Халиловым, рано утром, как и обещал жене. Сваренный из нержавейки, гроб получился красивый, все швы обточены и зачищены, поверхности отполированы, Муса даже выжег сварочным аппаратом крест, после чего умылся и, отойдя в сторону, встал на колени и сто раз произнес: «Астагфиру-Ллаха-ль-Азыма-ллязи ля иляха илля хуа-ль-Хайу-ль-Кайуму ва атубу иляй-хи!», что означает: «Прошу прощения у Аллаха Великого, помимо которого нет иного бога, Он – Живой, Вечно сущий, и я приношу Ему своё покаяние». Эту молитву ему записал лет пять назад белгородский муфтий Гайнутдин русскими буквами, Муса сначала читал по бумажке, а потом выучил наизусть: жизнь, увы, такова, что надобность в покаянии возникает постоянно, не по вине Мусы, а по вине жизни.

Мовчан привез гроб в кузове автозака, единственного на Грежин, это была «газель», похожая на маршрутку, только без окон. Въехал во двор дома, закрыл ворота, осторожно вытащил гроб у крыльца.