Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

криками «ура» каждого из нас подхватывали на руки, целовали, выносили на улицу. Рассовав вещи, с тюремным запахом и видом мы отправились, сопровождаемые толпою, в Общественное собрание, где был назначен первый свободный митинг, и где нас ждали.

Музыка, речи, шумные приветствия. Было весело и празднично…

6. Манифест

Манифест 17-го октября добрался до Иркутска с большими трудностями.

Всеобщая забастовка постановлением объединенного стачечного и рабочего комитета еще вечером 19-го октября объявлена была с 20-го октября прекращенной. Работы понемногу возобновились, но жизнь была взбаламучена, кругом было возбуждение, шли митинги, собрания; революционные организации (с.-д. и с.-р.) мобилизовали силы, выпускали тысячи прокламаций с призывом к борьбе за экономическое и политическое освобождение. Были выброшены и громко разносились, находя живой отклик в трудовых массах, лозунги: «Учредительное Собрание!», «Восьмичасовой рабочий день», «Долой самодержавие!»

Власти и темные реакционные силы тоже копошились. Духовенство, возглавляемое архиереем Тихоном, ректором семинарии и такими густопсовыми черносотенцами-попами, как Федор Верномудров, изощрялись на страницах «Епархиальных Ведомостей» в насаждении православия, самодержавия и черносотенного порядка. Работало в этом же направлении «братство святителя Иннокентия», устраивавшее «собеседования» и выпускавшее свои листовки.

Страсти кипели. Генерал-губернатор гр. Кутайсов также занимался литературным творчеством.

21-го октября он разразился следующим объявлением, датированным 20-го октября:

«В последние дни состоялось несколько противозаконных собраний, на которых произносились преступные речи и раздавались призывы к неповиновению властям. Предупреждаю, что впредь такие сборища, где бы они не происходили, будут разгоняться силой, и участники их арестовываться. Власть располагает силами, достаточными для подавления всяких уличных беспорядков и для ограждения порядка и безопасности в городе, а потому население может спокойно приступить к обычным своим занятиям.

Торговцев призываю открывать свои, против воли закрытые заведения; производство злонамеренными лицами каких-либо насилий допущено не будет.

Призываю также жителей не придавать веры разбрасываемым по городу преступным листкам — в них правды нет.

Я выжидаю, — заключил Кутайсов свою прокламацию, — с применением крутых мер для водворения спокойного течения жизни в гор. Иркутске потому, что дорожу жизнью и материальным благосостоянием населения»…

Но, как видно, генерал-губернатор немного запоздал со своим приказом к населению «приступить к обычным своим занятиям»: стачечный комитет, располагавший типографией (а у генерал-губернатора типография «Губернских Ведомостей» бастовала), еще 19-го октября призвал к прекращению забастовки. И, таким образом, Кутайсов совсем напрасно 21-го октября сотрясал воздух. Но угрозы применить «крутые меры», внесли некоторую сумятицу в колеблющуюся часть населения, тем более, что аресты по городу не прекращались. И неизвестно, по какому поводу и в какой форме привел бы Кутайсов и его подручные свою угрозу в исполнение, если-б утром 21-го октября в городе не появился и не пошел бы по рукам телеграфный циркуляр Сибирской жел. дороги, в котором помещен был текст манифеста. Многие отнеслись к этому циркуляру с доверием и, сломя голову, поскакали на извозчиках разносить неожиданную радостную весть. Наиболее экспансивные бежали, ехали по улицам с криками: «Конституция! Конституция!»… Но было много скептиков, отрицавших возможность появления такого манифеста и сомневавшихся в его подлинности. Наконец, была значительная часть населения — наиболее сознательная и демократическая, которая расценивала очень низко «милости, дарованные манифестом», и очень охлаждавшая неуемную радость первых.

За разъяснениями — правда-ли, что получен какой-то манифест, или это чья-то мистификация, — целый день толпы жителей стекались к Общественному собранию, где в те дни бывали перманентные митинги и можно было всегда найти кого-нибудь из руководителей забастовочного движения. Но здесь ничего достоверного сказать не могли.

Характерную для определения тогдашних настроений сценку приводит «Восточное Обозрение» (№ 250 от 11-го ноября за 1905 г.).

«Надежды, — пишет газета, — сменялись сомнениями. Последние особенно увеличились после того, как полициймейстер Никольский заявил собравшимся, что в губернской типографии печатается „опровержение“ манифеста.

— Я сам, господа, — сказал Никольский, — поверил было манифесту. Сегодня утром приезжает ко мне Бырдин (начальник заб. жанд. Управления), показывает мне телеграмму. Прочитали мы ее, обнялись и поцеловались…

— Ха!.. ха!.. ха!.. — вырвалось из сотни грудей.

— Да что же вы, господа, смеетесь? Я думаю, всякому хочется жить по-человечески, — обиделся полициймейстер».

«Опровержение» манифеста, действительно, в этот же день появилось в виде коротенького объявления г. начальника края (генерал-губернатора Кутайсова) следующего содержания:

«По городу распространяются слухи о появлении какого-то манифеста. Считаю долгом известить население, что лично я ничего подобного не получал по самой простой причине, что телеграфное сообщение между Иркутском и С.-Петербургом не восстановлено. Прошу жителей города не верить никаким слухам, не исходящим из официального источника».

Но жители все-таки, вопреки этому опровержению, верили… Ведь вот, поверили было даже такие, как полициймейстер Никольский и жандарм Бырдин!

21-го октября город зажил оживленною жизнью: после перерыва с 16-го октября вышли обе газеты («Восточное Обозрение» и официальные «Иркутские Губернские Ведомости»), возобновились спектакли в театре. В церквах совершалось молебствие (был какой-то царский праздник), население приятно волновалось слухами о манифесте. Чувствовалось, что происходит что-то новое.

Но день ушел, не принеся подтверждения подлинности манифеста. А утро 22-го октября пришло пасмурное, не предвещавшее ничего хорошего. Наоборот, часов в 10 утра жандармы произвели несколько обысков, причем даже и не у подозреваемых в «социализме», а у радикальной интеллигенции (напр., у инженера Малявкина).

Но в это же время нарочный из Черемхово, у которого была восстановлена телеграфная связь с Россией, привез в город текст манифеста, переданный по правительственному телеграфу.

Манифест немедленно же стали печатать в губернской типографии отдельным листком, и во втором часу дня громадная толпа, беспрестанно меняющаяся и обновляющаяся, рвала из рук редактора «Губернских Ведомостей» и его сотрудников у ворот типографии свежеотпечатанные «царские прокламации».

В городе было большое, возбуждение. Всюду на улицах толпы — шумные, оживленные.

В 3 часа дня в Общественном собрании открылся первый свободный митинг. Он был созван для обсуждения манифеста 17-го октября и для приветствия освобожденных из тюремного замка, нахватанных за последние дни «политических заключенных». Общественное собрание было переполнено празднично настроенным народом.

Митинг начался восторженным и шумным чествованием явившихся на него прямо из тюрьмы освобожденных забастовщиков и вообще всех, набранных жандармерией с 19-го октября. Играла музыка. Произносились речи. Несмотря на скептицизм, вызванный у многих содержанием манифеста 17-го октября, настроение было праздничное: как-никак, а отмечалась первая существенная победа над самодержавием.

На этом первом, после опубликования в Иркутске манифеста, митинге столкнулись довольно ярко и резко настроения двух активных групп его участников: либералов и революционной демократии.

Когда митингу пришлось избирать председателя, в переполненном зале Общественного собрания грянуло и скрестилось два имени:

— Мандельберга… Андронникова…

Доктор Мандельберг, В. Е., был очень популярным среди иркутской бедноты врачом, но, кроме того, это был видный