Я сам похороню своих мертвых. Реквием для убийцы. Проходная пешка - Джеймс Хэдли Чейз

привезти вас и только. Может быть, все будет и не так худо, как вы воображаете. Я имею в виду… ну, что со мной ничего страшного не произошло. В чем-то мне даже хорошо, кроме… — Она умолкла.

— Кроме чего?

— Ну, кроме того, что потом — неважно, как хорошо шло дело — я уже никогда не принадлежала себе. Я хочу сказать, что потеряла свободу. Но с вами, наверно, все будет иначе. Вы мужчина, а мужчиной нелегко овладеть, правда? Не то что женщиной. Мы, видимо, почти хотим в чем-то вам подчиняться… Я не знаю, — вздохнула она. — По-моему, я говорю это просто так, понимая ваше состояние, потому что в нем есть доля и моей вины.

Она пыталась успокоить его. А Рейкса не надо было успокаивать. Он был недосягаем для утешения. Она напрасно теряла время. Он думал только о будущем, которое надвигалось на него, всматривался вдаль, зная, что придется искривить это будущее в свою пользу.

По привычке он тепло улыбнулся, понимая, что она сочтет улыбку как благодарность за утешение, нагнулся и помог ей встать.

— Не беспокойтесь за меня. И не поднимайтесь сюда завтра. Я сам спущусь к дороге и подожду вас там.

Рейкс проводил ее до машины, открыл дверцу «Ровера». Когда она нагнулась, садясь за руль, он увидел ее шею, такую тонкую и беззащитную. Одного удара ребром ладони было бы достаточно, чтобы сломать ее. Но удар этот не принес бы избавления. Нет, она не та, не тот человек, кого надо убрать в первую очередь.

Белль потянулась к зажиганию, повернула голову и посмотрела на него. В ее лице под слишком толстым слоем косметики светилось сочувствие, и она снова повторила приевшиеся фразы утешения:

— Я в самом деле понимаю вас. Я тогда чуть с ума не сошла.

Но в конце концов все стало нормально. Во всяком случае лучше, чем могло бы быть.

Рейкс посмотрел, как машина выехала на дорогу, а потом вернулся в дом.

Белль лежала в постели, вспоминала Рейкса и его гостиную. Сначала ей казалось, что они не найдут общего языка. Он смотрел на нее, и она читала все это в его глазах. Она знала этих людей, знала эти голоса, эту самоуверенность, нечто такое, что заложено в них с самого детства и чего они не теряют, даже если идут по миру или становятся за прилавок кондитерской. И все-таки она жалела этого человека. Ему, наверно, было ужасно тяжело пережить тот момент. Разве она не понимала, разве она не прошла через это сама? Любой другой на его месте испугался бы. И если бы сейчас он вошел в номер, она впустила бы его к себе в постель, отдала бы ему в утешение свое тело и тепло нескольких минут забвения. Но потом, пошевелив длинными ногами под простыней, она поняла, что лжет. К черту жалость и забвение… Она просто хотела его как мужчину. Мужской твердости, долгих жадных спазм страсти — вот чего она хотела. Он был ее мужчиной. Он должен был оказаться в этой переделке. Он уже не первый, кому она отвозила запечатанный сургучом конверт. Но он был первым, принявшим его, ни на мгновение не выказав своей слабости. Да, он был не такой, как все, и Белль знала, что именно поэтому она многое бы с радостью ему отдала. Она думала о его твердом налитом теле, об открытом, спокойном, умном лице, о той улыбке, что смущает других, об уверенных, почти не мигающих голубых глазах.

Белль села, включила свет и нашла сигарету. Закурив, она посмотрела на захламленный ночной столик, увидела себя в зеркале.

Мейбл Виккерс. Родилась 7 февраля 1945 года (поэтому ее знак Зодиака — Водолей). Сегодня в «Дейли Мейл» в своем гороскопе она прочла: «В воздухе висит спокойствие, вы заведете новых друзей и упрочите старые узы». Ей было наплевать на упрочение старых уз, но новые друзья всегда кстати, если они могут что-нибудь дать, дать то, чего недостает.

Ее отец, артиллерист, служивший в частях противовоздушной обороны, погиб в автомобильной катастрофе в Италии за месяц до ее рождения. Это было, в общем, к лучшему: Белль узнала, что он был вовсе не ее отец, слишком поздно, чтобы сокрушаться об этом. Но все же она думала о нем, как об отце, хотя он был для нее не более, чем именем, туманной и противоречивой материнской болтовней. Ее мать вновь вышла замуж в сорок седьмом; живая полная женщина, которую не интересовало почти ничего, кроме самой себя; веселая счастливая женщина, душа любого застолья, что собирались за графином крепкого портера и парой бутылок джина. Она вышла замуж за трактирщика, и они завели небольшую пивную в Хедингтоне, совсем неподалеку от Оксфорда. Отсюда, семнадцатилетней девушкой, после нескольких лет вялой учебы в школе и шести месяцев в колледже для секретарей, Белль пошла работать машинисткой в одну из компаний. Полгода спустя отчим стал приходить к ней в спальню по ночам, дразнить ее грубоватыми шутками, что в конце концов превратилось в грязное заигрывание. Когда она пожаловалась матери, та очень удивилась, но, не желая выносить сор из дому, дала ей пятьдесят фунтов из денег, оставленных на черный день, с чем дочь и уехала в Лондон.

В шестьдесят втором она жила в квартире с двумя девушками, служила в страховой компании и начала — сама не зная почему — воровать в магазинах разную мелочь в свой обеденный перерыв. Сначала в крупных универмагах, потому что там было легче, а потом и в магазинах подороже. Украденное она продавала в основном подружкам и их приятелям, объясняя, что знакома с людьми в торговых кругах и может дешево все покупать. Ее ни разу не поймали. Первая действительно полная и не разочаровавшая связь была у Белль в середине шестьдесят третьего года с женатым мужчиной. Раз в неделю он снимал номер в Эст-Эндском отеле, приходил в шесть, раздевался, делал перед окном зарядку, а потом занимался с ней любовью до семи часов. В следующие четверть часа они вдвоем выпивали бутылку виски, и он уходил. Ее воровство он считал большой шуткой, поощрял его и помогал сбывать ворованное. В середине 1963 года она перешла на работу секретарем в один из международных банков на Кэннон-стрит. Через неделю Белль перестала воровать: оказалось, что у нее хорошая память на цифры и счета, а в правой руке заложены выдающиеся способности к подделкам. Ее женатый любовник, восхищенный новым талантом, наградил ее тем, что оставался теперь в отеле на всю ночь, а