Охота на волков - Сергей Соболев

Так что теперь у Кондора руки были развязаны, в переносном, конечно, смысле, и он мог целиком сосредоточиться на выполнении своих профессиональных обязанностей.

К девяти утра Мокрушин, как ему и предписывалось, явился на Старую площадь. В сопровождении местного сотрудника спустился в кабине спецлифта в подземную часть здания. Привычно прошел процедуру идентификации личности, после чего предстал пред ясные очи старшего дежурной смены Ситуационного центра Совбеза.

«Режиссер», чей рабочий терминал находится у входа в Операционный зал, еще раз внимательно вгляделся в лицо визитера и только после этого нажал на пульте какую-то кнопку.

Часть стены, возле которой стоял Мокрушин, почти бесшумно сдвинулась в сторону – открылся проход в административную часть бункера.

– Первая дверь налево по коридору. Вас ожидают.

Рейндж прошел в тесноватое помещение, напоминающее по форме пенал. Из мебели здесь имелись лишь низкий столик и два кресла. Одно из них уже было занято полковником Шуваловым – он, похоже, безвылазно находится в бункере СЦСБ с тех самых пор, как вместе с группой «Мерлон» передислоцировался с Северного Кавказа в столицу.

Мокрушин прекрасно отдавал себе отчет в том, что сотрудники Ситуационного центра ежедневно вынуждены отслеживать десятки различных событий, решать множество вопросов. То есть наивно было бы ожидать, что сотни и тысячи людей занимаются тем же делом, что и Рейндж.

Но все это нисколько не мешало Мокрушину считать расследование, проводимое группой «Мерлон», делом чрезвычайной важности, государственно значимым.

– Я вижу, Рейндж, ты продолжаешь упорствовать. – Обменявшись рукопожатиями, сотрудники ГРУ опустились в кресла. – Ну и как? – продолжал Шувалов. – Раскопал что-нибудь существенное о Дольниковой?

– Немного прояснил для себя ее личность. Но серьезных зацепок пока не обнаружил. А у тебя, Михалыч, какие новости?

– С Кондором и Дольниковой картинка остается прежней. Мероприятия по их поиску на Северном Кавказе продолжаются, но пока все безрезультатно. После Слепцовской их никто не видел – ни живыми, ни мертвыми. Не было также зафиксировано попыток связаться с федеральными властями и потребовать выкуп за этих людей.

– Что появилось новенького относительно остальных фигурантов?

– «Горец», по некоторым данным, покинул пределы страны. Сейчас эта информация перепроверяется, скоро будем иметь детали.

– А Латыпов?

– Со вчерашнего вечера в Москве. Как и мы, летел транзитом через Назрань. С ним два офицера, его подчиненные.

– Беспалый все еще в Чечне?

– Ожидается, что он с несколькими сослуживцами прибудет в Чкаловский на борту попутного транспорта. Сегодня во второй половине дня. Как и Латыпов, будет немедленно взят под наблюдение.

– Что Славянин?

– То бишь Александр Бегляев? Чертовски опасный тип. Информацию о нем удается добывать с большим трудом, буквально по крохам. Он не только снайпер элитного разряда, но и чрезвычайно скользкий тип. Мы предполагаем, и тебе это известно, что Умаров передал, продал или обменял Бегляева, и тот сейчас передан в третьи руки, причем, как нам представляется, сделка состоялась с ведома Латыпова.

Мокрушин полез в карман за сигаретами, но, вспомнив, что курить в бункере запрещено, сунул пачку обратно.

– Михалыч, мы теряем драгоценное время. Предлагаю первым прижать к ногтю Латыпова. Брать его следует уже сегодня. Я готов это дело оформить. Что скажешь?

– Нет.

– Нет?.. – разочарованно протянул Мокрушин. – Какого черта, Михалыч?! Чего они ждут? Все ж ясно как божий день.

Шувалов пристально взглянул на подчиненного:

– Я хочу, Рейндж, чтобы ты кое-что уяснил… Существуют определенные обстоятельства, о которых мы с тобой можем только гадать. Введен мораторий. Действует запрет… Короче, понимай, как хочешь. Но уясни для себя главное: в течение ближайших нескольких суток мы не можем позволять себе даже громкого чиха!

Они обменялись многозначительными взглядами – не все и не обо всем можно было говорить даже здесь, в звукоизолированном секторе бункера.

– Плохо, – сказал Мокрушин. – Если все завязано на политику – чертовски плохо. Но я могу, по крайней мере, продолжить работать по следу Дольниковой?

– Что именно ты намерен предпринять? – поинтересовался Шувалов. – Учти, некоторые связи по «делу Дольникова» затрагивать сейчас не рекомендуется.

– Я собирался после нашего разговора наведаться в «Грауэрмана», а затем – съездить в стрелковый комплекс «Динамо» на Волоколамском шоссе. Я уже созвонился с людьми, которые меня интересуют, и назначил им время для встречи.

– Добро, – чуть подумав, сказал Шувалов. – И еще одно дельце надо сделать, раз уж ты намерен смотаться в роддом…

Достав из кармана портативную видеокассету, он передал ее Мокрушину.

– Это будет привет от Андрея. Я позвоню сам, скажу, что кассета у тебя, пусть подъедет, заберет. Или, если есть желание, отвези кассету сам и вручи собственноручно. Вначале думали смонтировать пленку, но Андрей оказался умницей – в «запаснике» нашли две кассеты, которые он записал на всякий пожарный…

Мокрушин кивнул и спрятал кассету в карман. Кое-кто из ребят оставляет как бы про запас видео– и аудиозаписи или несколько коротких писем, лишенных конкретики, – остается только запечатать в конверты и проставить почтовые штампы. Работа у них нервная и опасная, случается, что человек тяжело ранен или, как тот же Бушмин, пропал без вести. Для таких случаев и делаются подобные «запасы» – удается некоторое время поддерживать близких и родственников в счастливом неведении.

– Предпоследняя? – спросил Мокрушин.

– Да. Я надеюсь, что последняя нам не понадобится.

– Я могу быть свободен?

– У тебя есть время до ноля часов. С полуночи засядешь на Жуковского. Проследи лично, Рейндж, чтобы оба твоих звена к началу следующих суток были на «товсь»!

Спустя четверть часа Мокрушин и следующий за ним по пятам Леня Белькевич вошли в парадное родильного дома № 7 на Арбате, более известного среди москвичей как роддом имени Грауэрмана.

Наведя справки в регистратуре, они набросили белые халаты и в сопровождении молоденькой сестрички направились в общее отделение, где их уже дожидался врач-гинеколог Вячеслав Суренович Севдоян. Это был тот самый врач, который сделал в октябре прошлого года операцию Анне Дольниковой – молодую женщину оперировали именно здесь, в «Грауэрмана».

Мокрушин мог назначить встречу с врачом в любом другом месте, да хоть на самой Лубянке, но почему-то счел нужным наведаться в роддом, хотя здесь до него уже успели побывать другие сотрудники – он по-прежнему надеялся на свое «верхнее чутье».

Севдоян ему сразу понравился. Худощавый, лет тридцати трех, волосы с легкой рыжинкой; неторопливая речь, несколько отстраненное выражение лица. Хотя его и не причисляли к разряду светил, он считался неплохим специалистом.