От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания о службе. 1868-1918 - Эдуард Экк

Штаб генерал-лейтенанта Ренненкампфа также стал в Укашу. Дрисский полк с батареей стал в пяти верстах от Укашу, Черноярский полк – в 15-ти. Все стали по фанзам, в которых были устроены нары в два яруса, все снабжены постельными принадлежностями. Так как фанз на всех не хватило, то из купленного в Гирине и сплавленного по реке леса были построены два барака, каждый на две роты, с нарами, окнами и железными печами. Когда впервые затопили печи, земля в бараках оттаяла и получилась глубокая грязь. Но когда оттаявшая земля была вынута, получился вполне сухой пол, и бараки только выиграли в высоту. Были построены хлебопекарные печи и настоящие бани. Законтрактованный подрядчик оказался очень исправным, и мы зажили жизнью вполне благоустроенных частей; внутренний порядок и чистота соблюдались в полной мере.

Поблизости от нас расположились 53-я пехотная дивизия и пластунская бригада.

Каждый день все люди выводились на прогулку, со срочнослужащими производились строевые занятия, с запасными же, подлежавшими по демобилизации зачислению в ополчение, лишь занятия грамотностью, причем в каждой роте людям было предложено рассказывать, кто что запомнил из боев, в которых рота участвовала. Офицеры руководили этими занятиями, задавали вопросы, записывали рассказы, прочитывали записанное, причем многие солдаты еще дополняли записанное своими рассказами. Эти занятия не только заинтересовали людей, но получился такой богатый материал, что я приказал все тщательно собирать и назначил в каждом полку из остатков от хозяйственных оборотов по пять тысяч рублей для написания истории полка.

Еще в Хайлунчене, вскоре по заключении мира, я приказал привести в порядок обмундирование, подновить шинели и папахи и потребовал от офицеров, чтобы они все перешли к форменной одежде. Исключение допускалось только в отношении полушубков с погонами, так как наше форменное пальто не представляло достаточной защиты от тамошних морозов. Такое требование поставил не по формальной причине, а потому что считал и до сих пор считаю, что допущение ношения неформенной одежды было одною из главных причин беспорядков в армии. На заявления командиров полков, что офицерам трудно выполнить мое требование за недостатком средств, приказал выдать всем денежное пособие на заведение форменной одежды в размере: офицерам, состоявшим в полках со дня мобилизации, – по 200 рублей на каждого; назначенным в полки после Мукденских боев – по 100 рублей на каждого.

В полки дивизии уже глубокой осенью прибыла запоздавшая летняя одежда: рубашки и шаровары цвета хаки, превосходного качества. Так как в Маньчжурии можно иметь вату в каком угодно количестве, то приказал всю летнюю новую одежду и все мундиры положить на вату – получилась легкая теплая одежда, а мундиры от этого очень выиграли в покрое.

Через несколько дней по прибытии на зимние квартиры главнокомандующий генерал Линевич назначал нам смотр, причем приказал ко дню смотра представить от 71-й дивизии к наградам в каждом полку по 14-ти офицеров, из них по четыре к ордену Св. Владимира IV степени по выбору начальника дивизии и от каждой роты по пять солдат к Георгиевским крестам.

Смотр прошел отлично. Раздавая после смотра награды, генерал Линевич беседовал с офицерами и солдатами, благодарил за доблестную службу и их труды, за созданную дивизии добрую славу.

Во второй половине ноября по нашему стилю манджуры празднуют свой новый год, празднуют в течение двух недель, причем постоянно идет как бы стрельба от взрыва массы хлопушек, которых они ставят тысячами кругом домов и на всех выступах и затем поджигают. Многие за эти две недели праздников пропускают весь свой годовой заработок.

В Ценхичене ввиду близости с противником я не мог разрешить употребление хлопушек во избежание тревог, но тут на их просьбу разрешить празднование ответил: «Празднуйте как хотите и сколько хотите». И вот однажды на рассвете я был разбужен ружейными выстрелами, по всему местечку раздавался пачечный огонь. Я сел на кровати и в недоумении прислушивался к огню; выглянул в стеклышко – на дворе стоит Фома и мирно чистит платье. Я постучал в стеклышко и когда Фома вошел, спросил:

– Что это такое?

– Наступил их Новый год, и это они вас чествуют за то, что разрешили справлять, как хотят.

Увы, их забава не прошла даром. Перед обедом пришел командир Чембарского полка и доложил, что в полку произошел несчастный случай из-за простого недоразумения. Во время взрыва хлопушек пулеметчики Белорусского драгунского гусарского полка прибежали к своему командиру поручику Хандакову и заявили, что жители открыли по ним огонь, что пули ложатся около помещения и что они уже изготовили пулеметы к бою. Поручик Хандаков тотчас же прибыл в команду и так как по его требованию огня не прекратили, велел обстрелять стоявшую против команды фанзу, причем в ней была убита старуха. Я тотчас же вызвал поручика Хандакова и, когда он пришел, задал ему вопрос:

– Как вы могли так неосторожно открыть огонь? Разве вы слышали визг пуль или видели хоть одну упавшую пулю?

Хандаков:

– Я думал, что вспыхнуло восстание, что необходимо его прекратить, и потому открыл огонь. Одновременно послал в местную полицию известить о случившемся.

– А во что же вы ставили нас всех: меня со штабом и два полка, разве вы видели какое-нибудь шевеление в Чембарском полку? Да сейчас дело не в этом. Раз произошел смертный случай, неизбежно производство следствия и вы пойдете под суд.

Хандаков:

– Это все ничего, не сообщайте только моему старшему брату (полковник Хандаков старший штаб-офицер в полку), а то мне житья не будет от него, и мне лучше тогда и не возвращаться в полк.

Мне было его искренне жаль, и зная, как дешево там ценится жизнь, я ему посоветовал войти через переводчика в соглашение с семьей убитой. И действительно, за 200 рублей они с радостью согласились не жаловаться.

Вскоре сказалась близость Харбина. В один прекрасный день на нескольких местных повозках прибыл со станции Таладжоу кафешантан с оркестром, женским хором (среди них и танцовщицы) и рестораном и просил разрешение открыть ресторан.

Так как я оставил в силе запрещение увольнять кого-либо в отпуск в Харбин, то, посоветовавшись с Ренненкампфом, мы порешили устроить гауптвахту и разрешение дать. Ресторан оказался хорошим, исполнительницы шансонеток вполне удовлетворительными, дела их пошли бойко, и недель в шесть они съели все офицерские сбережения и сами покинули нас.

Хотя отпуски в Россию давались широко, никто из начальников частей дивизии и не подумал уехать. Необходимо было всем оставаться на местах, так как из России доходили недобрые вести: на железной дороге образовался стачечный комитет, председателем и товарищем председателя в нем состояли старшие инженеры дороги, которые, рассылая распоряжения комитета, подписывались полным своим титулом. Началась перевозка войск в Россию, причем сразу создалось такое положение: поезда отходили, доставляли эшелоны по назначению, но обратно теплушки не возвращались и, естественно, очень быстро за сокращением подвижного состава отправка войск сделалась почти невозможной, прекратилась и доставка почты из России, дорога не желала доставлять почту, общение с Европейской Россией прекратилось, и это обстоятельство очень способствовало неспокойному состоянию войск. Стали жить слухами, и слухи создавались такого рода, что неспокойствие все увеличивалось. Запасные стали предъявлять разные требования и заявили, что в наряд и на занятия выходить не будут. Во многих частях начальство пошло на компромиссы, ублажало запасных, что, конечно, постепенно ухудшало положение. Но там, где начальники были на своих местах, серьезных нарушений присяги не было.