Симметрия желаний - Эшколь Нево

дня, когда был сделан этот снимок, я встал отлить и увидел, как он, лежа в спальном мешке, светит фонариком на фотографию Иланы и близнецов и улыбается.

История, стоящая за этим снимком, – это история нашей дружбы. Нашей четверки. Трудно сказать, с чего началась эта дружба. Трудно сказать, что питало ее до сих пор. Трудно сказать, не угаснет ли она теперь, когда в нашей жизни столько всего изменилось. По мне, так дружба вообще странная штука. Я пять лет перевожу с английского на иврит научные статьи по психологии и общественным наукам, но до сих пор мне не попалось ни одного серьезного исследования на эту тему. Да, сегодня наука требует статистических и экспериментальных подтверждений, а такие вещи, как отчужденность и близость, верность и предательство, любовь и тоска, действительно с трудом поддаются расчетам. А может, такие расчеты вообще не нужны».

* * *

Я был доволен тем, что написал. Особенно последним абзацем. Я решил все же еще раз сходить на семинар, сдать работу и послушать, что скажет преподаватель.

Он вернул мое сочинение через неделю. С комментарием, написанным убористым кривоватым почерком:

«Фотография описана подробно и ярко, но последний абзац, в котором должна быть изложена „история, скрытая за фотографией“, посвящен объяснению и анализу чего угодно, кроме самой истории.

Мне представляется, что из этого упражнения может вырасти более развернутое повествование о персонажах, которые в нем упомянуты, но вам прежде всего следует найти интригу, способную держать сюжет, интересный вам и вашему читателю».

* * *

Чего он от меня хочет?

Такова была моя первая реакция на его комментарий.

«Идиот! – подумал я несколько часов спустя. – Чем ему не понравился последний абзац?»

На следующее утро я перечитал свой текст и сказал себе: «А может, в его словах что-то и есть».

Неделю спустя, пока я брился, у меня внезапно родился замысел книги. Я начну ее с желаний, загаданных во время предыдущего чемпионата, а закончу новым чемпионатом.

Я бросился писать, торопясь и чувствуя, как горят пальцы.

* * *

В ходе работы над первыми страницами меня словно нес вперед мощный поток. При переводах мне никогда не доводилось пребывать в подобном состоянии. Оно не походило ни на что испытанное мною раньше (кроме, может быть, особенно успешных мастурбационных фантазий, в которые я погружался так глубоко, что пальцами буквально ощущал соски воображаемой подруги).

Но когда первый приступ энтузиазма схлынул, я понял, что писательство – это не увеселительная прогулка.

Выяснилось, что мне мешают писать мои вроде бы незначительные физические недостатки. Например, из-за своего дальтонизма я избегал упоминать в описаниях цвета, словно боялся ошибиться и назвать красный зеленым, а зеленый красным.

С другой стороны…

Некоторые отвратительные свойства моего характера сослужили мне хорошую службу. Когда требовалось воссоздать прошлое, на помощь приходила моя одержимость воспоминаниями, которая четыре года не давала мне забыть Яару. Я точно помнил, кто что сказал. Кто во что был одет. Какая песня звучала по радио. Если память меня подводила, я сочинял.

Как это прекрасно – сочинять! Переводчик прикован к оригиналу кандалами верности, тогда как писатель имеет право пойти на обман. Поменять дядю на отца. Одного друга на другого. Придумать от начала до конца разговоры, которых в жизни не слышал. Соврать. Кому-то отомстить. Кого-то простить.

Еще я понял, что стремление к великой цели – дописать книгу до конца – это и благословение, и проклятие. Это стремление заставляет тебя каждое утро садиться за компьютер, хотя выпадают дни, когда не пишется, и тебе не остается ничего, кроме как выйти на улицу и, огибая строительные ямы, добраться до северной части парка Яркон, где заканчивается мощеная дорожка. Лечь на траву и смотреть на плывущие по небу облака.

Правда, есть риск, что ты спутаешь такие дни с теми, когда тебя попросту одолевает лень. Но у меня в те месяцы, что я писал, никогда не копилась грязная посуда. Белье было аккуратно сложено. И я снова стал брать переводы. Время от времени я пытался что-нибудь почитать, но вскоре обнаружил, что это создает проблемы. Так, например, я прочел сборник эротических рассказов зарубежных писательниц под названием «Губы», потом всю ночь не мог уснуть, а утром сама собой написалась следующая сцена.

Палец Иланы очерчивает рот Марии, перепархивает через верхнюю губу и продолжает вести воображаемую линию от уголка рта к щеке, к большой артерии на шее, к ключице. Медленно, как тончайшая кисточка, палец проскальзывает под блузку, слегка ее приподнимая, и движется к плечу.

Илана прижимает ухо к груди Марии. Сердце Марии выбивает три такта: о-бо-жай, о-бо-жай. Или, может быть: бо-же-мой, бо-же-мой.

Илана воображает, как в этом ритме они танцуют танго.

Слово «танго» вспыхивает и в мыслях Марии. Неясно, откуда оно пришло.

Илана прижимается губами к кофейному пятну в двух пальцах от пупка Марии.

Мария беззвучно спрашивает: сколько сахара?

Они перевоплощаются. В первом воплощении они скорпионихи. Потом черепахи. А потом происходит переселение душ.

Мария не чувствует вины.

И Илана тоже. По крайней мере, пока они в процессе.

В спине у Иланы скопилась боль. Сгустки боли. Мария мягко нажимает на них и чувствует, как каждый сгусток рассказывает свою историю.

У Иланы умопомрачительные бедра. Кое-где на них царапинки, кое-где – ранки. Мария целует ее бедра, потом целует ее чуть выше.

Как странно. Мария целует ее бедра, а сладость Илана ощущает в затылке.

Вдруг Илане становится неловко без одежды. Она хочет прикрыться.

Одеяла нет, поэтому Мария накрывает ее своим крупным пылающим телом.

Где была точка невозврата? Когда они еще могли остановиться? Одуматься?

Раньше. Намного раньше. Несколько недель назад, когда Мария предложила полечить Илане больную спину. Когда она нежно дотронулась до нее. Когда они вместе отправились на пляж и их руки случайно соприкоснулись под водой. Когда Мария вытащила ее на танцпол на свадьбе. Когда она бесхитростно и откровенно рассказала ей о своей зимней депрессии. Когда она захотела почитать ее статьи. Когда она впервые вместе с Офиром вошла в их квартиру. Когда Илана встретила Амихая.

Их первый раз в гостиной. На диване. Потом в спальне. На ковре. А потом на кухне, когда Мария села на стул, Илана – на нее, обхватив ее за шею, прижавшись к ней животом, устремив на нее прямой, уклончивый, испуганный, дерзкий взгляд.

Илана двигается на мускулистой ноге