Лев Гумилев - Валерий Демин

В начале июня 1992 года состояние здоровья Льва Николаевича резко ухудшилось, и он вновь оказался в питерской академической больнице, где ему сделали неудачную операцию, которую, по мнению друзей и близких, вообще не стоило делать. О последних днях ученого рассказано в мемуарах Н. В. Гумилёвой (для нее это были очень тяжелые воспоминания): «Я всегда относилась отрицательно к академической больнице, но меня уговорили отправить туда Льва для лечения язвы, так как там есть барокамера, которая как будто дает хорошие результаты. После семи сеансов Лев сказал: “Я больше туда не пойду, мне это не помогает”. Но врачи, которые его лечили, заявили: “Нет, мы его не отпустим, надо чтобы язва зарубцевалась”. И начали лечить его облепиховым маслом, что в принципе можно было делать и дома.

Мне надо было готовить еду, а возить туда нужно было через весь город на метро и на автобусе. Поэтому Льва часто навещала наша помощница Елена Маслова, жившая рядом с больницей. Ученики – Костя Иванов, Оля Новикова, Слава Ермолаев, Володя Мичурин – приходили и читали Льву научные книги и фантастику, которую он очень любил. Это его отвлекало.

Наконец, я забрала Льва из больницы, но дома ему стало очень плохо, поднялась температура, начались страшные боли. Пробыл он дома всего неделю. Я вызвала скорую помощь. Те сказали: «Подозрение на воспаление легких, надо в больницу», и, конечно, отвезли опять в академическую. Я сказала: «Лёв, я приеду завтра утром». Вдруг рано утром звонит Лена Маслова и сообщает: «Я пришла к Льву Николаевичу, а мне говорят, что его увезли на операцию!» – «Как на операцию? Почему мне не позвонили?»

Его нельзя было класть на операцию. Они ему удалили весь желчный пузырь, а этого нельзя было делать – ткани были очень тонкие. Лопнула его чуть зарубцевавшаяся язва и образовались новые язвы, началось сильное кровотечение. И уже остановить было нельзя. В это время очень помог тележурналист Александр Невзоров: он объявил в своей передаче, что нужна кровь, и доноров пришло много.

Меня не пускали в реанимацию. Я звонила утром, вечером. Вдруг мне звонит из реанимации доктор и говорит: «Лев Николаевич очнулся и хочет есть, а у нас кроме соленой трески ничего нет. Так что приезжайте, привезите кашу».

Это Лев, конечно, придумал предлог, чтобы повидаться. Лев лежал в отдельной реанимационной палате весь бледный, опухший, опутанный проводами.

Он хотел меня повидать: видимо, чувствовал, что уже кончается. Посмотрев на кашу, сказал: «Ты чернослива туда не положила». – «Завтра привезу». Но завтра уже не было. Наконец мне сказали, что больше оставаться нельзя. Я поцеловала ему руку, поцеловала его самого, то есть простилась с ним. Я спросила: «У тебя что-нибудь болит?» – «Нет, ничего не болит». 15 июня Лев умер». Перед смертью он успел причаститься и собороваться.

После неоправданных бюрократических проволочек, в которых далеко не с лучшей стороны проявил себя тогдашний глава города А. А. Собчак, мэрия, получив разрешение от митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского владыки Иоанна, наконец определилась с местом погребения на Никольском кладбище Александро-Невской лавры, неподалеку от раки высокочтимого Львом Николаевичем святого благоверного и великого князя Александра Невского. Гроб с телом для прощания был установлен в Большом мемориальном зале Географического общества. Сюда, а также на отпевание в храме Воскресения Христова на Обводном канале и на кладбище стекались тысячи людей. У гроба в парадной форме и с шашками наголо стояли казаки. Накануне газета «Известия» опубликовала слово прощания (некролог), подписанное верным другом Л. Н. Гумилёва академиком А. М. Панченко и озаглавленное «Он был настоящим вольнодумцем». Официальные власти от организационных мероприятий самоустранились. Спустя положенное время на могиле ученого был водружен большой мраморный крест.

Вскоре вдова ученого Наталья Викторовна подарила городу просторную квартиру на Коломенской улице, дом 1/15, где последние два года проживала с мужем, с целью организации там мемориального музея, а сама переехала в Москву, где прожила еще десять лет и умерла 4 сентября 2002 года. Урна с ее прахом была захоронена рядом с могилой мужа. На доме, где разместился Мемориальный музей– квартира Л. Н. Гумилёва, через некоторое время появилась памятная доска с надписью «Выдающемуся ученому и тюркологу — от Республики Татарстан». Власти Петербурга так и не удосужились увековечить память своего великого сына. За них, как мы видим, это сделали благодарные татары. А в новой столице суверенного Казахстана в 1996 году был учрежден Евразийский национальный университет имени Л. Н. Гумилёва.

Известный писатель Дмитрий Михайлович Балашов (1927—2000), считавший себя учеником Гумилёва, в эссе «Памяти учителя», опубликованном вскоре после смерти Льва Николаевича, писал: «Обнажим же головы все — соборно! Гении русской земли — часть нации и ее порождение. Но и нация, родившая гения, должна почуять ответственность свою перед ним. К ней направлены глаголы призывающие, и она должна им достойно ответствовать. Иначе голос гения замолкнет, как колокол на погосте, никого не разбудив. Проснемся ли? В статьях и книгах все чаще звучат упоминания великого имени, все чаще встречаются те, кто и прочли, и поняли, и приняли гумилевские глаголы. Быть может, все это знак отнюдь не медленности, но быстроты распространения его идей? Ибо нас много, и мы разные, и земля наша велика зело! Но давайте поймем, что цепь исторических событий, выходящая из тьмы прошлых веков к будущему, нерасторжима. Давайте вновь сплотимся воедино, перестанем уничтожать среду своего обитания, как и друг друга, давайте вспомним, что мы, даже и в бедах, великая страна, великий народ и великое содружество народов ». Сказанное сбывается с каждым годом и никогда не потеряет своей актуальности…

Что может один человек? Очень много — если на его стороне правда и истина! Жизнь и судьба Льва Николаевича Гумилёва — наглядное подтверждение данного общеизвестного факта: при столкновении человека с несоизмеримыми противодействующими силами последние способны подавить растоптать, даже уничтожить свою жертву, а после смерти – на какое-то время дискредитировать ее, однако не в состоянии уничтожить идею, носителем которой она являлась. Выдающийся индийский мыслитель Свами Вивекананда (1863– 1902) провозглашал: «Если даже весь мир будет против меня, а истина — за, она победит в конечном счете». Сказанное в полной мере относится и ко Льву Гумилёву.

Его жизненный и научный подвиг состоит в том, что опальный ученый, который почти четырнадцать лет безвинно провел в тюрьмах и исправительных лагерях, не побоялся в одиночку выступить против всесильной и казавшейся незыблемой идеологической системы, способной раздавить любого, кто смел посягать на ее всевластие и вседозволенность. Дмитрий Балашов сказал о его учении: «Это прорыв к звездам»…

Менее всего Гумилёв походил на Дон Кихота, вступившего в бессмысленную борьбу с ветряными мельницами. Не был он и Джордано Бруно, готовым взойти на костер во имя своих убеждений. Он скорее походил на Галилея, вынужденного вроде бы согласиться с абсурдными доводами своих дремучих оппонентов, но внутренне остававшегося убежденным в обратном. Однако свое кредо Гумилёв отстаивал смелее, упрямее и последовательнее. Бесчисленных же хулителей его ни при каких условиях нельзя назвать борцами за истину — всего лишь ее могильщиками, а следовательно, и могильщиками науки.