Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс

– Рид? – позвала я.

Ответа не последовало. Мне показалось, что сверху донеслось тихое шебуршание.

– Глинда? – позвала я тогда.

Это было одно из имен Рида, наряженного в костюм волшебника.

– Эсмеральда? Валенсия?

– Да? – донесся сверху тоненький голосок. – Я Валенсия.

Я поднялась к нему и увидела, что он затеял какую-то выдуманную на ходу игру.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала я, усаживаясь рядом с ним на пол. – Скоро я стану все время жить у моей мамы.

Рид не слушал: он повернулся ко мне, но смотрел в другую сторону.

Мама предложила мне превратить тот серьезный разговор в сказку.

– Жили-были принц и лягушонок, – начала я. – Я не знала, почему сделала себя лягушонком. – Принц любил лягушонка, а лягушонок любил принца больше, чем любого другого принца. Они были лучшими друзьями. Но однажды лягушонку пришлось вернуться в свое королевство.

Рид завороженно прислушался.

– Почему ему надо было уйти? – спросил Рид.

– Там были другие лягушки. Страна лягушек. И он очень давно там не бывал. Но, понимаешь, лягушонок любил принца. Он уходил не потому, что разлюбил, просто у него были свои причины.

Сказка получилась корявой, бессюжетной, но Рид, казалось, не возражал и требовал продолжения.

– Но ему надо было уйти?

– Да, – ответила я. – Потому что ему нужно было домой, к другим лягушкам.

В тот же год, позднее, когда я уже переехала к маме, родилась моя сестра Эрин. У нее были большие и глубокие глаза, темные волосы, линия которых под острым углом изгибалась на лбу. Если она не спала, когда я заходила в гости, я брала ее на руки и гладила ее лоб – от бровей к волосам. Стоило один раз провести пальцами, как она чудесным образом засыпала. Несколько месяцев до ее рождения отец провел в поездках по Европе по делам своей компании Pixar, которая готовилась стать публичной. Он вернулся домой с ворохом детских платьиц из дорогих магазинов, и когда Эрин появилась на свет, шкаф уже был заполнен платьями самых разных цветов: белыми, пурпурными, золотыми.

Из Гарварда прислали форму, ее нужно было заполнить, чтобы университет мог распределить новых студентов по комнатам. Я хотела произвести впечатление общительной и легкой девчонки, чтобы меня поселили с такими же людьми. Краткую автобиографию я заключила словами: «А иногда я беру гитару и играю какую-нибудь песню». Эта фраза совсем не отражала моей скованной натуры. Когда-то я знала пару песен, но давно их забыла, и даже если я все еще могла исполнить их, то умерла бы от смущения при одной мысли, что это пришлось бы делать в присутствии других людей.

В то лето перед отъездом в Гарвард, когда я жила у мамы, отец отвез меня в Сан-Франциско, чтобы купить теплое пальто. Это была его идея, и, возможно, если бы я знала, что он сам это предложит, я не стала бы тайком собирать коллекцию одежды. Мы зашли в магазин Emporio Armani. Он занимал этаж, где некогда размещался банк; там был высоченный потолок и кафе – столики стояли на балконе, выходившем во двор. Мы остановились у галстуков, и отец ощупал их, зажав между большим и указательным пальцем. Мне нравилось, как он держал вещи. Придирчиво осматривал их, но не считал нужным делать покупку. Я беспокоилась, как всегда, когда ходила по магазинам, что моего размера уже не осталось.

Пальто висели у дальней стены, рядом с балконом и кафе. Они были не для Калифорнии, а для другой жизни.

– Как тебе это? – спросил отец.

Черное, шерстяное, с воротником и двумя рядами пуговиц, бежавших от ворота до самого низа. Оно было расклешенным, как платье. Нам потом пришлось укоротить и подол, и рукава тоже.

– Оно неплохое, – сказал отец. – Очень даже ничего.

Я согласилась, хотя и задумалась: не слишком ли оно оригинальное? И во что будут одеты другие, когда я туда приеду? То пальто походило на костюм французского мима. Отец купил его.

В тот день, когда он потратился на пальто для меня, мы почти не разговаривали. Мы отдали пальто в ателье и поехали обратно в Пало-Алто по шоссе 101. Он не стал шутить о том, что я буду работать в стриптиз-клубе «У Руби», когда мы проезжали мимо. Мне не пришло в голову, что причиной его молчания могли быть мысли о моем скором отъезде и о том, как он будет по мне скучать. Или, быть может, он думал о работе, о NeXT или Pixar. В последующие годы молчание между нами сгущалось. Вскоре он перестал мне писать и перезванивать, и я не знала, в какой момент все изменилось и почему. В тот день он смотрел прямо вперед, положив на руль обе руки, поводя плечом, потирая руль большими пальцами и стискивая зубы. Он совершал эти мелкие движения в определенном ритме, не совсем ровном, но все же механическом.

– Сейчас я научу тебя чистить туалет, – объявила мама несколько недель спустя, когда мы были дома.

Я показала ей вернувшееся из ателье пальто, и такова была ее реакция на него: вот что она собиралась подарить мне перед отъездом в Гарвард.

– Я не буду чистить туалеты там, куда еду, – сказала я.

– Может быть, – ответила она. – Но когда-нибудь будешь.

И она была права.

Я поехала в Гарвард одна за неделю до начала учебы, чтобы принять участие в походе, который устраивали для первокурсников. Было жарко и влажно. Я стояла под белым навесом в очереди на регистрацию. Когда очередь подошла и я назвала свою фамилию, женщина отвела меня в сторону и сказала, что плата за мое обучение не поступила. Она как будто сомневалась в моем праве там находиться. Я ответила, что, должно быть, произошла ошибка, но очень смутилась и вновь почувствовала себя одинокой. Мое заселение в общежитие и зачисление откладывались. Я нашла телефон-автомат и позвонила Джеффу Хаусону, отцовскому бухгалтеру. Тот сказал, что постарается во всем разобраться. На следующей неделе, когда я вернулась из похода, оплата поступила, и я въехала в свою новую комнату.

В первые три месяца учебы, до того как отец перестал отвечать на звонки и электронные письма, я непрерывно жаловалась ему по телефону, что с тех пор, как переехала в Бостон, разучилась видеть. Все здесь было плоским и стояло слишком близко друг к другу, не было простора, видов, перед лицом теснились здания, и от этого болели глаза.

– Все, что я вижу вокруг, это бесконечные дома.

– Это хорошая метафора для образа мыслей жителя Восточного побережья, – сказал он.

Когда наступила осень, я замерзла в своем новом пальто. У меня с собой была только пара хлопковых носков. Я тогда еще не понимала, как важно иметь шерстяные вещи.