Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

щедро. Нет, кроме того, всяческая прислуга очень бывает благодарна, когда к ней относятся дружески.

Посетили меня М-ры Mowson и Smith, представители Composer’s Club [809], собирающиеся дать вечер, посвященный моим произведениям. Милая M-ss White прислала мне такое обилие чудных цветов, что, за недостатком ваз и места, я должен был подарить их Максу, пришедшему в полный восторг, ибо жена его их обожает. Посетил меня также скрипач Ритцель, приходивший за портретом и рассказывавший, как меня полюбили оркестровые музыканты. Очень это меня тронуло. Переодевшись, пошел к Майеру с тем большим портретом. Оттуда к Ширмеру, а оттуда стремительно в Music Hall, где предстояло последнее появление перед публикой. Эти визиты перед концертом показывают, как я мало волновался на сей раз. Почему? решительно не знаю. В Артистической комнате познакомился с певицей, которая пела вчера мой романс: И больно и сладко. Чудесная певица и милая женщина. Концерт мой, в отличном исполнении Adele aus der Ohe, прошел великолепно. Энтузиазм был, какого и в России никогда не удавалось возбуждать. Вызывали без конца, кричали upwards [810], махали платками – одним словом, было видно, что я полюбился и в самом деле американцам. Особенно же ценны были для мепя восторги оркестра. Вследствие жары и обильного пота от нее и от махания палкой, был не в состоянии остаться в концерте и, к сожалению, не слышал сцены из Парсиваля. Дома взял ванну и переоделся. Завтракал (или обедал) в 5 часов у себя внизу. На последнем вечернем концерте фестиваля сидел поочередно в ложах у Carnegie, Hyde, Smalls и Reno. Исполнена была целиком оратория Генделя Израиль в Египте, и исполнение было отличное. В середине концерта овация архитектору здания. После концерта пошли с Дамрошем на ужин к von Sachs’y. Этот роскошный ужин был дан в Manhattan Club. Здание грандиозное и роскошное. Мы сидели в отдельной зале. Хотя кухня этого клуба славится, но она показалась мне все-таки противною. На изящной виньетке меню был написан для каждого из приглашенных отрывочек из какого-нибудь моего сочинения. Гости кроме меня и Дамроша были пианист von Suten, венгерец Korbay, Рудольф Ширмер, брат фон Sachs’а и наконец весьма знаменитый, весьма уважаемый и любимый Шурц. Шурц, друг Кошута, Герцена и Мазини, бежал из Германии в 48 г[оду]. Мало-помалу он составил себе громадное имя и достиг сенаторства. Человек действительно очень умный, образованный и интересный. Он сидел рядом со мной и много говорил про Толстого, Тургенева и Достоевского. Ужин вообще прошел очень весело, и не было недостатка в изъявлениях мне сочувствия. Мы разошлись в 2 часа. Венгерец Korbay проводил меня до отеля.

Мая 10/28. Воскресенье. Это был очень трудный и тяжелый день. Утром я был осажден посетителями. Кого только не было! И учтивый, интересный г. Corbay, и молодой, очень красивый композитор Клейн [811], и von Sachs, и пианистка Friend с золотом в зубах, и г. Суро с женой-красавицей, докторшей прав, и я не помню еще кто. Был доведен просто до бесчувствия. В 1 ч[ас] вышел, чтобы посетить нигилиста Штарка-Столешникова, но он живет столь далеко и жара была так ужасна, что пришлось отложить. Зашел к Гофману и там встретил г. Парриса, пароходного спутника, того, что снабжал меня папиросами. Он ненавидит Америку и только и помышляет об отъезде. Оттуда поспешил на lunch к доктору Нефтель. Едва успел вовремя дойти. Докт[ор] Нефтель оказывается русским или по крайней мере воспитывавшимся в России. Жена его, как я наконец узнал, княжна грузинская, двоюродная сестра Егора Ивановича. Они в Америке живут с 1860 г. Ездят часто в Европу, но в России с тех пор не были. Почему они ее избегают – неловко было расспрашивать. Оба страшные патриоты, любят Россию настоящей любовью. Муж мне более по душе, чем жена. Что-то мягкое, доброе, милое и искреннее чувствуется в каждом не без труда произносимом русском слове и в каждом ленивом движении усталого и несколько печального старика. Про Россию он все время говорил в том смысле, что деспотизм и чиновническая администрация мешают ей стать во главе человечества. Эту мысль он повторял с разными варьяциями бесчисленное число раз. Жена его – тип бойкой московской барыни. Хочет казаться умной и самостоятельной, но, в сущности, кажется, ни ума, ни самостоятельности нет. Очень любят оба музыку и хорошо ее знают. Нефтель когда-то и чем-то в сфере медицины прославился, и в Нью-Йорке его очень уважают. Мне кажется, что он вольнодумец, когда-то навлекший на себя гнев правительства и благовременно скрывшийся из России; но по-видимому, теперешний либерализм его очень далек от нигилизма и анархизма. Оба несколько раз повторяли, что они с здешними нигилистами не якшаются. Позавтракав у них (в 3‐м часу!!!), побежал (ибо здесь за неимением извощиков приходится все бегать) к В. Н. Мак-Гахан. Если Нефтели живут, можно сказать, роскошно, то обстановка этой корресподентки русских газет и журналов совсем студенческая. Она живет в Boarding Room, т. е. в чистеньком меблированном доме, где внизу у всех общая гостиная и общая столовая, а в верхних этажах жилые комнаты. У нее я застал очень странного русского молодого человека Грибоедова, говорящего совершенно ломаным русским языком, но по-французски и английски в совершенстве. Внешность он имеет современного дэнди и немножко ломается. Позднее появился известный скульптор Каменский, не знаю отчего уже 20 лет в Америке проживающий. Он старик, с глубоким шрамом на лбу, болезненный и довольно на вид жалкий. Поставил меня в тупик, попросив рассказать все, что я про теперешнюю Россию знаю. Я совсем потерялся было перед великостью этой задачи, но, к счастью, Варвара Николаевна заговорила о моих музыкальных делах, а затем я посмотрел на часы и увидел, что пора бежать домой и переодеваться для обеда у Carnegie. По случаю воскресенья все кафе закрыты. Так как это единственные места, где можно: 1) купить папирос и 2) исполнить малую нужду природы, а я в том и другом чрезвычайно нуждался, то можно себе представить, как велики были мои страданья, пока наконец я добежал до дому. Остатки английского пуританизма, проявляющегося в таких вздорных мелочах, как, напр[имер,] в том, что иначе как обманом нельзя достать рюмку виски или стакан пива по воскресеньям, очень возмущают меня. Говорят, что законодатели, издавшие этот закон в Нью-Йоркском штате, сами страшные пьяницы. Едва успел переодеться, и в карете (за которой пришлось посылать и очень дорого заплатить) доехали до Carnegie. Архибогач этот живет, в сущности, нисколько не роскошнее, чем другие. Обедали супруги