Жрецы и жертвы холокоста. История вопроса - Станислав Куняев

Но справедливости ради должно сказать, что идейное сопротивление жестокой метафоре Павла Когана — «Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал», оказал его ровесник Наум Коржавин-Мандель, ответивший Когану: «Я с детства полюбил овал за то, что он такой законченный». А еще глубже кровавую, грязную драму революционного еврейства понимал Давид Самойлов (Кауфман), выходец из семьи московских врачей, чья родословная тянулась от западноевропейского еврея-маркитанта по имени Фердинанд, отправившегося с наполеоновским войском в Россию и оставшегося там после поражения французского императора. Он был одним немногих поэтов военного поколения, понимавших, что в первые годы революции во власть «хлынули многочисленные жители украинско-белорусского местечка… с чуть усвоенными идеями. С путаницей в мозгах, с национальной привычкой к догматизму…» «Тут были еврейские интеллигенты или тот материал, из которого вырабатывались многочисленные отряды красных комиссаров, партийных функционеров, ожесточенных, одуренных властью. И меньше всего было жаль культуры, к которой они не принадлежали».

Мысли эти Самойлов-Кауфман записывал в дневнике. Опубликованы они были лишь после его смерти. При жизни он, естественно, не рисковал обнародовать их. Скорее всего, «страха ради иудейска». А бояться, понимая все это, было чего. Давид Самойлович был человеком образованным, прекрасно знал и русскую классическую и советскую поэзию, и, конечно же, судьбу Осипа Эмильевича, которому его соплеменники «с косматыми сердцами» не могли простить того, что он в отличие от них «не волк по крови своей» и что он по своей доброй воле лишился и «чаши на пире отцов и веселья и чести своей», «чаши», наполненной слезами и кровью, на «революционном пиру» отцов-победителей, где он видел во время «красного террора» «гекатомбы трупов».

Так кто же, в конце концов, затравил истинного поэта? Кто ввергал его в нищету, в отчаяние, в мысли о самоубийстве? Гонителями Осипа Мандельштама были, и от этого никуда не деться, в основном критики и функционеры еврейского происхождения. 10 августа 1933 года критик С. Розенталь на страницах газеты «Правда» заявил, что «от образов Мандельштама пахнет великодержавным шовинизмом»; за 9 лет до этого уже в 1924 году литературный деятель Г. Лелевич (Калмансон), обличая поэта, писал: «насквозь пропитана кровь Мандельштама известью старого мира» (из воспоминаний вдовы поэта Н. Я. Мандельштам)[18].

Как пишет В. Кожинов в книге «Правда сталинских репрессий», глава «Драма самоуничтожения»: «Вероятным доносчиком, передавшим в ОГПУ текст мандельштамовской эпиграммы на Сталина, был еврей Л. Длигач, а «подсадной уткой», помогавшей аресту поэта, Надежда Яковлевна называла Давида Бродского… Приказ об аресте отдал в мае 1934 г. зампред ОГПУ Я. Агранов (Сорензон)…» А сюжетов, когда одни одни еврейские функционеры советской эпохи уничтожали других — не счесть.

Сын восточного еврея Якова Свердлова Андрей, в должности следователя НКВД, грубо допрашивает в 1938 году жену Н. Бухарина Анну Ларину (Лурье):

«Я была возмущена до крайности, был даже порыв дать ему пощечину, но я подавила в себе это искушение. (Хотела — потому что он был свой, и не смогла по той же причине).

Та же коллизия возникла при допросе Ханны Ганецкой — дочери известного европейского революционера Я. С. Ганецкого-Фюрстенберга, бывшего «посредником» между Лениным и Гельфандом-Парвусом: «Когда Ханна Га~ нецкая увидела, что в комнату для допроса вошел Андрей Свердлов, она бросилась к нему с возгласом: «Адик! — «Какой я тебе Адик, сволочь!» — закричал на нее Свердлов»…

* * *

В последний раз бацилла чекистского мышления неожиданно воскресла в творчестве поэта следующего за военным поколения — шестидесятника Давида Маркиша, сына Переца Маркиша, прославившего в свое время террор 1937 года и сложившего свою курчавую местечковую голову в эпоху борьбы с «космополитизмом». Его сын, переселившийся в 80-е годы прошлого века в Израиль, сочинил на «исторической Родине» своеобразный манифест:

Когда я прочитал это стихотворенье, то не понял: они за наш хлеб «платили» чьей «кровью»?.. Может быть, Маркиш имел в виду «красный террор» 1918 года, когда за наш хлеб было заплачено «нашей кровью»? Или он вспоминает нашу кровь, пролитую на жертвенник продразверстки и коллективизации? Но это ведь та же «славянская» кровь, до которой ему «нет дела». «Мы дали вам Христа»… Ну, это уже наглость. Вы отправили его на Голгофу, чтобы он никому не достался.

Ну что остается сказать в заключение «Сыну Синая»? А вдруг он ошибается, как ошиблись его старшие братья, когда жаждали умереть за мировую революцию, а она обернулась Отечественной войной? А вдруг не ему, а нам придется «класть цветы» в изголовье не «северной», а южной ближневосточной страны? Что тогда? Тогда Маркишу придется вспомнить, что он не только «сын Синая», но и побочный сын России, преобразиться из местечкового ашкеназа-чекиста в благонамеренного сефарда и вернуться на свою не мифическую, а в полном смысле историческую родину, в земле которой лежит прах его предков, и где мы с ним обнимемся, как «дети разных народов». Очень разных…