Девушка с пробегом - Джина Шэй

Я понятия не имею, каким чудом в списке гостей на моей свадьбы оказались две бывшие моего мужа — но они оказались, и прекрасно поладили. Приглашение на их свадьбу мы с Дэйвом получили через два года, когда начал потихоньку утихать весь адреналин после нашего с Дэйвом переезда в Нью-Йорк.

Я вообще не понимаю, как я не сошла с ума в то время. И если вам интересно, почему у нас все нормализовалось только через два года? А вы вообще пробовали менять страну, в которой ты жила и из которой вообще не думала никуда эмигрировать? А прибавьте к этому мою дочь, на вывоз которой из страны я еле добилась у Паши разрешения, и которой пришлось в срочном порядке привыкать к новому ритму жизни, и смене языка. А еще не забудьте и вторую мою дочь, которая родилась уже в Америке.

Слава богу — без осложнений. Улетали мы в июле — Огудалов довольно жестко твердил, что “рожать будем в Америке”, когда я была уже на четвертом месяце, и меня все вокруг пугали рисками, а родилась здоровенькая и крепенькая Энни, весом в три килограмма шестьсот граммов. И я помню, как у её отца тряслись руки, когда ему первый раз дали её подержать.

Если честно, окончательно все улеглось только полгода назад, когда мы наконец получили гражданство. Получили. Божечки!. Мы в честь этого закатили такую вечеринку, какую только в фильмах про студентов и увидишь.

Ну и результаты после той вечеринки тоже вылезли довольно скоро. Вот вроде и не пили мы тогда ни глотка, но и опьянения эйфорией нам тоже хватило…

За моей спиной раздаются шаги. Алиска плюхается на диван рядом со мной, роняет голову на мое плечо.

— Ураган Анна нейтрализован, — бойко рапортует она, — у нас есть полчаса тишины, но платье, наверное, не выживет. Кот, кстати, возможно, тоже.

— Ну, шесть лет платье жило, пора бы уже, пора. А кот уже давно должен был выучить маршруты движения Энни, — флегматично откликаюсь я, — Не выучил — значит, ему нравится, когда его гладят до посинения.

Да-да, кот. В нашем доме в настоящее время две кошки, три собаки и долгоживущее пресмыкающееся Зевс — который временами пропадает, когда мои сердобольные дочери выпускают его из террариума. Когда я уже начинаю волноваться — Зевс обязательно выпрется из-под какого-нибудь дивана, с четко отпечатавшимся на морде лица посылом, что волноваться за него не нужно, он, мол, нас всех переживет.

Заматерел мой черепах так, как я и предсказать не могла…

— Мам, мне папа звонил, спрашивал, приеду ли я на каникулы, — тихо сообщает Алиска.

— На Пасхальную неделю слетаешь, — киваю я, а потом встаю с дивана, — можешь убрать фотки? У тебя когда сегодня репетиция?

— Да, ма, конечно, уберу, — откликается Алиска, — репетиция в шесть, Джейк должен за мной заехать.

Джейк. Должен заехать.

Я знаю этого Джейка, кстати, вот уже второй год он ужинает с нами по субботам.

И сейчас я гляжу на девчонку, которой в августе этого года должно стукнуть восемнадцать. Я помню, какой она появилась на свет — крохотной, маленькой, хрупкой. И тогда я безумно за неё боялась. Боялась, что этот мир её сломает, сделает ей больно, не даст раскрыться…

А сейчас…

У её инстаграма с комиксами про кота полтора миллиона подписчиков. Среди них есть даже подтвержденный профиль Джастина Бибера. Понятия не имею, кто это, но Алиска от него прется.

У неё и её друзей свой бойз-бэнд и они в этом году планируют выступить на разогреве у какой-то поп-дивы.

У неё, черт побери, есть временные права и даже своя собственная тачка, на которую она, между прочим, не у отчима выпросила…

И еще этим летом моя Лисица уезжает в колледж, проходить курс по дизайну, потому что идея шить наряды для собак как напала на неё в одиннадцать, так не отпустила и до сей поры.

Короче говоря, у меня настолько крутая дочь, что я готова почти упасть в обморок. Я так боялась, что смена страны, разлука с отцом и прочей родней как-то её сломает, но мы этого не допустили. Справились. Боже, и как же это круто.

— Я люблю тебя, милая, — произношу перед тем, как уйти к себе в мастерскую.

— И я тебя, ма, — с достоинством откликается Алиска и не торопясь листает альбом. Она любит зависать на свадебные фотки даже побольше, чем я.

Я ухожу в мастерскую. Здесь я нахожусь неподолгу, и то только ввиду своих обстоятельств. Нет, мне вообще не рекомендуют работать — “на вашем-то сроке лучше бы минимизировать любое напряжение”, но только очень недальновидный человек отнимет у меня краски. Даже Огудалов не рискует. А у него столько привилегий, сколько нет даже у моей мамы.

Кстати, да, я соскучилась по маме. И по Ирке…

Не угрожай перелет преждевременными родами — я бы слетала вместе с Алиской, чтобы повидаться с родней.

Увы, мне остается только рисовать. И пусть аукцион только через два месяца, я хочу закончить диптих для него как можно раньше.

Если что — за Энни приглядывает няня, поэтому я могу позволить себе поработать.

И я рисую.

Рисую, рисую, рисую…

Рисовать, пока не остановится сердце, — вот мой девиз. За шесть лет я успела расписать потолки в нашем с Огудаловым доме. Не Секстинская капелла, конечно, но если мои наследнички не догадаются содрать в три дорога за это вот “произведение искусства”, то я в них ужасно разочаруюсь.

Кисть пляшет по холсту, расставляя акценты то тут, то там, сплетаясь в волны океана.

Черт его знает, сколько времени пролетает, но не меньше чем два часа, потому что когда за моей спиной слышатся шаги, и я вздрагиваю и чуть прихожу в себя — за окном мастерской уже сгущаются сумерки.

Так, надо остановиться и дождаться утра. При искусственном свете все равно рисуется какая-то дичь.

На мой живот ложатся широкие теплые ладони.

— Добрый вечер, Майкл, добрый вечер, Надя, — ласково произносит Дэйв, — миссис Райт уже накрыла нам ужин, ждем только вас.

Да-да, Майкл. Узистка гарантировала, что на этот раз у нас мальчик. Огудалов врал мне, что ему все равно, но я точно знаю, что он на радостях даже обзвонил всех своих знакомых и обещал проставиться, когда ребенок родится.

— Привет, — выдыхаю я, пытаясь справиться с тем, что у меня перехватило дыхание, — давно вернулся?

— Час назад, и я уже отпустил Шэрон, — прошло шесть лет, а ничего не меняется. Я все так же загораюсь от его прикосновений. Я все так же тону в его космических глазах. И пары поцелуев в шею достаточно, чтобы я ластилась к его рукам голодной до ласки кошкой.

И каждый год к лицу Давиду Огудалову, его, оказывается, совершенно невозможно испортить возрастом. Впрочем, он насчет меня то же самое утверждает… Я даже верю. В конце концов, я же ему обещала когда-то именно это — верить.

— Как на работе? — я касаюсь его груди лопатками, и жмурюсь, слушая, как в голове моей все укладывается и успокаивается.