Дело Живаго. Кремль, ЦРУ и битва за запрещенную книгу - Петра Куве

Ивинскую освободили в конце 1964 года; Ирину освободили двумя годами раньше, после того как она отсидела половину срока. Еще в лагере в Потьме Ивинская обратилась к Хрущеву с просьбой о помиловании дочери, которая, по ее словам, «медленно умирала у нее на глазах»[924]. В июне 1961 года «Нью-Йорк таймс» сообщила, что Ивинская и ее дочь тяжелобольны и госпитализированы. У Ирины подозревали рак желудка[925].

«Я не говорю, что я невиновна[926], и не считаю виновным Пастернака, — писала Ивинская в начале письма, датированного 10 марта 1961 года. Она не винила Пастернака, хотя подробно рассказывала о его участии в попытке получить свои гонорары. — Нельзя представлять его [Пастернака] невинным ягненком, — утверждала она, перечисляя известные факты. — Этим никого не обманешь, как и моим «уголовным делом».

В длинном, сумбурном письме на шестнадцати рукописных страницах Ивинская утверждала, что дело против нее сфабриковано. Она возмущалась тем, что арестовали ее дочь, «совсем девочку» — и за что? «Только за то, что держала чемодан?..»

По словам Ивинской, она только на Лубянке узнала, что получение денег из-за рубежа — хотя и совершенно законными способами — наносит ущерб государству. Она, как и ее адвокаты и защитники Пастернака на Западе, напоминала, что время от времени Пастернак получал гонорары из-за границы, и эти деньги помогли поддержать Пастернака и его семью. Ивинская напомнила, что родственники Пастернака купили новую машину. «Невозможно не знать, что деньги пришли из-за границы», — написала она.

«Я делила жизнь с Пастернаком на протяжении 14 лет, и в большинстве случаев я делила с ним не гонорары, а все его несчастья и превратности судьбы, и очень часто вопреки своим убеждениям, — продолжала она. — Но я любила его и делала все, что могла, как шутили мои друзья, чтобы прикрыть его «своей широкой спиной». А он верил, что я самый близкий и дорогой ему человек, который был нужен ему больше всего». Она напомнила — и позже повторила в своих мемуарах, — что с помощью Д'Анджело отложила издание «Доктора Живаго» и что ЦК просил ее не давать Пастернаку встречаться с иностранцами. В этом она оказалась даже более сильным союзником властей, чем Зинаида Пастернак.

В заключение Ивинская писала, что Пастернак «перевернулся бы в гробу, узнав, какой ужасный конец ждал меня из-за него». «Пожалуйста, верните меня и мою дочь к жизни. Обещаю, что проживу остаток жизни с пользой для родины». К письму прилагался рапорт начальника лагеря, а также «характеристика заключенной»[927]. Ивинскую называли сознательной, скромной и вежливой; отмечалось, что она «правильно понимает» политику КПСС и советского правительства. Но, добавлял начальник, ей «кажется, что ее посадили неправильно, что она сидит за преступление, которого не совершала».

Тенденциозные отрывки из письма Ивинской Хрущеву были опубликованы в московской газете в 1997 году, когда наследники Ивинской судились с Государственным архивом литературы и искусства из-за документов Пастернака. Авторы статьи при помощи цитат, вырванных из контекста, пытались очернить Ивинскую, выставив ее осведомительницей КГБ. Полный текст письма Ивинской опубликован не был. К сожалению, попытки очернить доброе имя Ивинской во многом удались, поскольку обвинения, выдвинутые в статье, были некритично восприняты западной прессой. Полный текст письма, которое хранится в РГАЛИ в Москве, не позволяет назвать ее доносчицей. В служебной записке КГБ «для внутреннего пользования» Ивинская названа «антисоветчицей». Ее письмо — это мольба отчаявшейся женщины, искавшей участия у высшего лица страны. Точно так же поступали и другие лагерники, добивавшиеся помилования.

После освобождения Ивинская возобновила занятия литературными переводами и начала писать мемуары. Е. А. Евтушенко вывез ее мемуары из Советского Союза в 1976 году; они были изданы под названием «В плену времени. Годы с Борисом Пастернаком». Ивинская умерла в 1995 году в возрасте 83 лет. Ее дочь Ирина Емельянова живет в Париже; она издала две книги своих мемуаров.

Серджио Д'Анджело живет в Витербо (Италия); он продолжает писать о «деле Живаго» и очаровывает гостей с такой же легкостью, как в свое время очаровал Пастернака. В 1960-х годах он безуспешно подавал иск на Фельтринелли, пытаясь отсудить половину гонораров Пастернака. Он считал, что имеет право на эти деньги, из-за записки Пастернака, в которой тот просил вознаградить Д'Анджело. По словам Д'Анджело, он хотел на полученные гонорары учредить литературную премию имени Пастернака, которая «будет присуждаться писателям, защищавшим дело свободы». Судебная тяжба затянулась, и Д'Анджело в конце концов отозвал иск. Его мемуары, переведенные на английский язык, доступны в Интернете.

В 1966 году родственники Пастернака при поддержке советских властей начали вести переговоры с Фельтринелли о переводе гонораров Пастернака в Советский Союз. «Мне кажется, что настало время откровенности и искренности[928]… что необходимо отдать дань памяти покойного поэта, — написал Фельтринелли Александру Волчкову, президенту Инюрколлегии в Москве, представлявшему интересы Пастернаков. — Поэтому я считаю, что нам всем необходимо сделать… шаг вперед, в том числе тем, кто в свое время не давал пощады благородной фигуре покойного Поэта».

К соглашению удалось прийти через несколько лет — дело так затянулось, что представители СССР во время своих приездов в Милан, по словам сына Фельтринелли, «научились наматывать спагетти на вилку»[929]. Шеве сообщал, что Ивинская «настроена воинственно и непримиримо[930], как всегда»; ей не хотелось делиться, хотя она не имела законных прав оспаривать какое-либо соглашение. В 1970 году, когда стороны пришли к соглашению, в знак признания своей роли «верной спутницы Пастернака»[931]она получила сумму в рублях, равную 24 тысячам долларов[932].