Государственный обвинитель - Игорь Зарубин

— Ну вот, теперь все. — Он осмотрелся, пришпилил записку над зеркалом, чтобы Зина сразу Нашла, и пошел искать штаны.

Но штаны Зинка, как назло, замочила, а других У него не было. Вынув их из мыльной воды, Склифосовский хотел сказать еще что-то, что-нибудь ироничное, с сарказмом. Подумал маленько и сказал:

— Ё… твою мать…

Обыскав всю квартиру, он наконец нашел какие-то старые спортивки без резинки. Когда нырнул в них, спортивки надулись пузырем.

— Ладно, не на бал собираемся, — констатировал и подвязал их шнурком.

На улице шел дождь. Настоящий ливень с градом, прямо, что называется, в масть настроению. Люди бежали к ближайшим подворотням.

— Ух ты-ы! — Склифосовскому стало почему-то весело. — Ну атас…

Он выскочил из подъезда и, накинув пиджак на голову, тоже побежал. Но потом решил, что спешить, собственно, некуда, и медленно побрел прямо по лужам. Голову теперь не прятал, и редкие волосы через несколько секунд уже свисали мокрыми сосульками. Намокшие спортивки отяжелели и все время норовили соскользнуть с бедер.

А Склифосовский шел не торопясь, специально выбирая самые глубокие и широкие лужи, и шаркал по дну промокшими кедами, поднимая волну. Спиной чувствовал, что на него, как на сумасшедшего, из всех подворотен глядят десятки удивленных глаз. Поэтому хотелось сделать что-нибудь еще более странное, дикое, сумасшедшее. Во весь голос почитать какое-нибудь стихотворение, например, или запеть красивую песню. Но стихов он не знал, а из песен помнил только блатные. — Не подходили они для торжественного случая.

И оттого, что не было выхода эмоциям, они постепенно начали переполнять Склифосовского, заставляли прыгать, поднимать еще больше брызг. Он теперь не дышал, а хватал воздух легкими, как будто задыхался, и не шел, а как будто парил над тротуаром. Даже подумал — вот как странно, чего радоваться, не из тюрьмы ведь идет, а как раз наоборот.

А дождь все усиливался. Стрелял гром, и молнии пробегали по сизому небу. И это было хорошо.

Мимо пронеслась какая-то легковушка и окатила Склифосовского водой с ног до головы.

— Эх, е… твою мать! — засмеялся он, глядя, как машина затормозила на повороте и из нее выскочил кто-то, хлопйув раскрывшимся зонтиком. Натянув штаны и придерживая их руками, Склифосовский двинулся дальше, навстречу этому человеку.

Он узнал ее шагов через пять. И даже обрадовался, что это она. Наконец-то. И как раз в такой подходящий момент, когда ему совсем ничего не страшно. Совсем-совсем. Подошел к ней, заглянул в лицо и сказал, весело улыбаясь:

— Привет, Евгения.

Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, чтобы не намочить дорогие туфли, и холодно смотрела на него. Вот забавно — отчего люди бывают такие злые?

— Пошли со мной, — сказала она холодно и полезла в сумочку.

— Нет, не пойду, — ответил Склифосовский и вдруг рассмеялся.

— Пошли, я сказала! — Она попыталась схватить сто за рукав.

Но Склифосовский вывернулся, вдруг схватил ее, поднял над землей и начал кружить, весело хохоча.

— Женька, дура ты, дура! Никуда я с тобой не пойду! — кричал он, продолжая кружиться. — Я теперь тебя не боюсь, как ты не понимаешь?! Я теперь грома не боюсь, грозы не боюсь, а тебя и подавно!

— Пусти, дурак! — кричала она, пытаясь вырваться и отчаянно колотя его кулачками по плечам. — Придурок, отпусти, убью!

— Что ж ты такая злая, Женька?! — продолжал смеяться Склифосовский. — Какие вы все глупые! И ты, и Юм твой! Я теперь понял, я теперь все понял!

— Гад, предатель! — Она никак не могла вынуть что-то из дамской сумочки. Стукач…

— Ничего ты мне не сделаешь! Мне теперь никто ничего не сделает! — хохотал он и продолжал ее кружить, как маленькую девочку.

И гремел гром, и молнии салютом озаряли сизое небо.

А он даже ничего не почувствовал. Просто потерял равновесие и смешно шлепнулся прямо в лужу, увлекая за собой женщину.

— Пусти, скотина! — визжала Женя, но Склифосовский продолжал сжимать ее в своих объятиях несмотря на то, что она продолжала вгонять в него пулю за пулей. — Пусти, гад, пусти!

Когда она наконец выбралась из-под него все еще продолжал улыбаться.

— Дурак, сумасшедший! Идиот помешанный! — крикнула она, но не смогла, не решилась пнуть неподвижное тело ногой. Быстро схватила зонтик и бросилась бежать.

А из всех подворотен на нее, как на бешеную собаку, смотрели десятки удивленных глаз…

Женщина подошла к нему, особенно не скрываясь.

Но Тифон совсем не обратил на нее внимания. Он смотрел на море, где шумели волны, светился прибой и носились в ночи черные чайки! Как это хорошо. Как это прекрасно!

Крепко сжав монету в руке, Тифон встал, поднял на женщину свои полные безразличия глада и тихо сказал:

— Ну вот, Лидия, теперь моей возлюбленной будет не так грустно путешествовать по царству мертвых. Сам скифский царь будет сопровождать ее в этом путешествии.

Глаза Лидии были полны ненависти. Любой другой, будь он на месте Тифона, не выдержал бы этого испепеляющего взгляда. Но Тифон только улыбнулся и сказал:

— Сердце твое сейчас полно гнева, я знаю. Ты, наверное, хочешь меня убить. Но поверь мне, это не принесет тебе никакого облегчения. Я и так уже умер.

— Если бы мне выпала возможность убить тебя десять раз, — воскликнула она, — мне бы и этого показалось мало. Но я могу убить тебя только один раз и не упущу этой возможности.

Тифон даже не вскрикнул, когда она по самую рукоять вонзила нож в его грудь, пронзив заодно и прижатую к сердцу руку. Нож заскрежетал о маленькую монетку в один асе, оставив на ней зазубрину возле левого крыла орла.

Улыбка облегчения появилась на лице Тифона. Он шел к своей возлюбленной. Они оба были свободны…

Бригада экспертов работала под незатихающим дождем, работала быстро и слаженно, не как обычно — вразвалочку, с ленцой. Всегда бы дождь лил после убийств…

Девять пуль. Шесть навылет, остальные застряли в тканях. Ранения, несовместимые с жизнью.

В луже нашли гильзы. Из какого вида оружия были произведены выстрелы — предстоит еще разобраться, тщательней осмотрев труп Склифосовского в морге. Может, отыщутся штранц-марки, стреляли-то в упор…

Дробышев «обрадовал» Наташу этой вестью сразу, как только ему самому доложили.

И первое, о чем она подумала, — бедный, жалкий Склифосовский. Ловля на живца — живца и убили. Пропустили, проморгали!..

— Да нет, на корейца вашего не похоже, — сомневался на другом конце провода Дмитрий Семенович. Если, конечно, он не переоделся в женщину…