Щегол - Донна Тартт

Он пробормотал что-то по-русски. Я старался действовать поаккуратнее, но был не трезвее Бориса, поэтому, когда я побрызгал рану духами, он взвизгнул и врезал мне по зубам.

– Охуел, что ли? – спросил я, потрогав губу – на пальцах осталась кровь. – Ты смотри, что ты сделал.

– Blyad, – сказал он, закашлявшись, засучив ногами, – вонища какая. Ты, сука, чем меня полил?

Я расхохотался. Никак не мог удержаться.

– Урод! – взревел он, пнув меня так сильно, что я упал. Но он и сам смеялся. Протянул мне руку, чтоб помочь подняться, но я ее лягнул.

– Отвали! – Я хохотал так, что не мог и слова выговорить. – Ты пахнешь Ксандрой!

– Господи, я щас задохнусь. Надо смыть это.

Мы выкатились во двор, по пути скидывая одежду, прыгая на одной ноге, чтоб выпутаться из штанов, и бросились в бассейн: что этого делать не стоило, стало ясно ровно в тот необратимый, опрокинутый миг, когда я, мертвецки пьяный, с подкашивающимися ногами, туда упал. Меня так с размаху приложило холодной водой, что чуть дух не вышибло.

Я хватался руками за воду, пытаясь всплыть, – глаза жжет, в носу печет от хлорки. В лицо мне ударило струей воды, и я сплюнул ее обратно, в его сторону. Борис белесым пятном маячил в темноте – щеки ввалились, черные волосы прилипли к скулам. Хохоча, мы с ним толкались, окунали друг друга в воду – я, правда, уже клацал зубами, да и был такой пьяный, так меня мутило, что трудновато было скакать в воде в четыре метра глубиной.

Борис нырнул. Ухватил меня за лодыжку, утянул под воду, и перед глазами у меня встала темная стена пузырьков.

Я дергался, я сопротивлялся. Я будто снова попал в музей, в закрытое темное пространство – ни вперед, ни назад. Я бился, вертелся – мои панические выдохи бульканьем проплывали у меня перед глазами, подводный набат, тьма. Наконец – я уж практически заглотнул воды в легкие – мне удалось вырваться, и я вынырнул.

Всхлипывая, я цеплялся за края бассейна и хватал ртом воздух. Когда в глазах прояснилось, я разглядел Бориса, который, кашляя и ругаясь, пробирался к ступенькам. Задыхаясь от злости, я то вплавь, то прыжками продрался за ним и подцепил ногой его за лодыжку, так что он с размаху шлепнулся лицом в воду.

– Урод! – пробулькал я, когда он выплыл обратно. Он попытался что-то сказать, но я изо всех сил плеснул водой ему в лицо – еще, и еще, – а потом запустил руки ему в волосы и окунул в воду.

– Придурок вонючий! – проорал я, когда он снова всплыл – задыхаясь, по лицу стекает вода. – Никогда больше так не делай!

Я уперся обеими руками ему в плечи и хотел было навалиться на него и уйти под воду – загнать его поглубже, подержать там хорошенько, как вдруг он вытянул руку, вцепился в мою и я заметил, что лицо у него белое и он весь дрожит.

– Хватит, – сказал он, хватая ртом воздух, и тут я наконец увидел, до чего у него помутневшие, странные стали глаза.

– Эй, – спросил я, – ты как?

Но его скрутил такой приступ, кашля, что он не мог ответить. Из носа у него снова пошла кровь – темные струи хлынули между пальцев. Я подхватил его, и вместе мы с ним выползли на ступеньки бассейна – ноги так и остались в воде, сил не было даже вылезти.

23

Разбудило меня яркое солнце. Мы лежали у меня в кровати, полуодетые, с мокрыми головами, дрожа от нагнанного кондиционером холода, а между нами, похрапывая, спал Поппер. Простыни были сырые, и от них воняло хлоркой, голова у меня раскалывалась, а во рту был мерзкий металлический привкус, будто я сосал горстку мелочи.

Я замер, боясь, что если сдвину голову хоть на миллиметр, то меня вырвет, потом – очень аккуратно – поднялся, сел.

– Борис? – позвал я, потирая щеку тыльной стороной ладони. Подушка была перемазана потеками засохшей крови. – Ты не спишь?

– Ой, бо-о-же, – простонал Борис – мертвенно-бледный, взмокший от пота, он перекатился на живот и вцепился в матрас. Из одежды на нем были только его браслеты а-ля Сид Вишес и трусы – похоже, мои. – Меня щас стошнит.

– Не здесь, – пнул я его, – вставай!

Бормоча что-то себе под нос, он поковылял в ванную. Слышно было, как его там выворачивает. От этого звука меня и затошнило, и немного пробило на истерику. Я перевернулся на живот и захохотал в подушку. Когда Борис на заплетающихся ногах вернулся обратно, я аж вздрогнул, увидев его фингал, запекшуюся у ноздрей кровь и покрытую коркой ссадину на лбу.

– Ого, – сказал я, – выглядишь ты жутко. Тебя зашивать надо.

– Знаешь что? – спросил Борис, шлепнулся обратно на кровать, лег на живот.

– Что?

– Мы, блин, в школу опоздали!

Мы катались по кровати и захлебывались от хохота. Я был весь разбит, меня тошнило, но и то думал, никогда не перестану смеяться.

Борис свесился с кровати, зашарил рукой по полу. Хлоп – снова поднял голову:

– Ай, это что такое?

Я сел и жадно потянулся за водой, ну, то есть я думал, что это вода, но тут он сунул стакан мне под нос, и от запаха к горлу подкатила тошнота.

Борис заухал. Быстрее молнии навалился на меня: сплошь острые кости и клейкая кожа, от него несло потом, рвотой и еще чем-то, грязным, сырым, будто стоячей водой из пруда. Он больно ущипнул меня за щеку и ткнул стаканом водки мне прямо в лицо:

– Пора пить лекарство! Ну-ну-ну, – крикнул он, когда я вышиб стакан у него из рук и заехал ему по губе скользящим ударом, который как-то никуда и не попал.

Возбужденно гавкал Поппер. Борис зажал мою голову у себя под мышкой, схватил мою вчерашнюю грязную рубашку и попытался засунуть мне ее в рот, но я был проворнее и столкнул его с кровати, так что он врезался головой в стену.

– Ой, бля, – сказал он, сонно потирая лицо раскрытой ладонью, посмеиваясь.

Я встал, пошатываясь, покрывшись холодным потом, и добрел до ванной, где в один-два мощных приступа – уперевшись рукой в стену – вывернул все, что было в желудке, в унитаз. Слышно было, как ржет Борис в соседней комнате.

– Два пальца в рот! – крикнул он, и что-то еще потом, что я упустил, потому что вновь содрогнулся от рвоты.

Когда все прошло, я пару раз сплюнул, затем утер рот тыльной стороной ладони. В ванной был ад: из душа капало, дверцы нараспашку, на полу навалены чавкающие водой полотенца и окровавленные тряпки. Зябко поеживаясь после приступа тошноты, я зачерпнул ладонями воды из-под крана, попил, поплескал себе в лицо. Мое гологрудое отражение в зеркале было сгорбленным, бледным, губа, которую мне накануне разбил Борис, раздулась.

Борис все так же лежал на полу, обмяк, прислонившись головой к стене. Когда я вернулся, он приоткрыл здоровый глаз и усмехнулся, глядя на меня:

– Получше?

– Пошел в жопу! Даже, сука, не говори со мной!

– Поделом тебе. Говорил, не дури с этим стаканом.