Мотылек - Кэтрин Куксон

Добравшись до спальни, Роберт ударом ноги затворил дверь и принялся охлопывать Милли руками. Местами халат уже загорелся, но шерстяная ткань горела медленно. Ночная рубашка сгорела до самой полы халата.

Пуговицы мешали Роберту сдернуть с Милли халат. Когда этого не получилось, он стал хлопать по нему и по дымящейся ночной рубашке. Но, увидев, как по ночной рубашке побежал огонек, он сорвал ее с тела, потом осмотрелся вокруг, нельзя ли ее чем-нибудь прикрыть. Он потянулся к постели и вовремя остановился — только дотронься до нее, и все вместе загорится. Подобрав с полу сброшенное им пальто, он обернул им девочку и уже собирался подтащить ее к окну, как услышал с той стороны голос:

— Где вы? Где вы?

— Здесь, — прохрипел он, — возьмите ее.

Когда человек ввалился через окно в комнату, он сразу задохнулся и начал кашлять и отплевываться, Роберт с трудом выдохнул:

— Когда я вылезу, подайте ее мне.

— Вы же один не справитесь.

— Другого пути нет, мы ведь не можем одновременно вдвоем спускаться вниз. Да она почти ничего и не весит.

Он выполз из окна, поставил ногу на перекладину лестницы, человек поднял Милли, как малого ребенка, и стал передавать ее Роберту. В этот момент лестница дернулась, и человек крикнул:

— Я же говорил! Я же говорил.

— Ничего, только поддержите. Я быстро спущусь. И… прихватите собаку.

— Какую еще собаку?

— Вон там, на полу.

Агнес попыталась отобрать у него Милли, но ее оттолкнули. Вокруг была туча народу, и Роберт нисколько не удивился, услышав голос доктора Миллера:

— Правильно, накройте ее.

Он стоял, согнувшись в три погибели, сердце билось так, как будто собиралось выпрыгнуть из груди, и он смог выпрямиться, только когда услышал, как поднимавшийся по лестнице человек проговорил:

— Ей каюк. Добей ее, чтоб не мучилась, дай ей по шее.

— Нет-нет, не делайте этого. — Роберт выхватил у него собачонку. Шерсть на задних лапах обгорела, сгорела шерсть и на кончиках ушей, но сердце подавало признаки жизни, он посмотрел на этого человека и сказал: — Это ее сокровище, она потом будет ее спрашивать.

Чей-то голос произнес:

— Сомневаюсь, будет ли у нее, бедняжки, это потом.

Доктор Миллер стоял теперь рядом с ним и осматривал его руки.

— С руками плохо, — сказал он. — Их нужно помыть. Садитесь-ка в телегу с Агнес. Она, очевидно, знает, куда ей ехать. Туда уже положили Милли. Отчего все это произошло?

— Уотерз поджег.

— Уотерз? Не может быть!

— Да. Он уже довольно давно начал заболевать, и вот вам результат. Поместье должно быть продано, и он, в числе прочего, не мог этого пережить.

— А где он сейчас?

— Не знаю. — Роберт осмотрелся вокруг. Люди перестали носиться с ведрами, просто стояли группками и наблюдали, как пламя пожирало уже все здание. — Надеюсь, он умер, — заметил он, — потому что, если он не умер, то очень скоро пожалеет об этом, когда окажется в сумасшедшем доме.

— Зачем так говорить? Не нужно так говорить.

Они направлялись к телеге, вокруг которой толпилось много народу. Роберт остановился и негромко сказал:

— Вы же не могли не знать, что со смертью мистера Тормана что-то было не так, правда?

Доктор не ответил.

— Ну, что же, я расскажу вам на случай, если что-нибудь случится с мисс Милли, а Уотерз окажется жив. Я расскажу вам о том, что произошло, все. Я хочу быть уверенным, что его запрятали туда, где он не сможет никому причинить вреда, потому что в его нынешнем состоянии следующей будет Агнес.

Доктор Миллер не показал и тени удивления, когда Роберт произнес «Агнес», а не «мисс Агнес». Как правило, он первым узнавал обо всех скандалах и сплетнях в округе.

— Поезжайте, — сказал он. — Я буду следом за вами. И не трогайте рук, пока я их не осмотрел. Милли положите в постель. Это все. Буду у вас как можно скорее.

Роберт подошел к телеге. Милли лежала вытянувшись, под кучей мешков ее почти не было видно. Рядом с ней сидела Агнес, ее всю трясло, глаза неподвижно смотрели прямо перед ней. Она поглядела на него, но они ничего не сказали друг другу.

— Я поеду следом в двуколке, — произнес он. — Давай сюда, возьми ее собачку.

Телега отъехала, кто-то подогнал двуколку, но, когда он попытался забраться в нее, от боли в руках он весь перегнулся.

— Ну-ка, позволь я, — сказал один из людей и добавил: — Помоги-ка. — Вдвоем они усадили Роберта на сиденье, но увидев, что он не может держать в руках вожжи, тот, что был помоложе, вскочил на сиденье рядом и, подхватив вожжи, крикнул: — Но, поехали!

Так Роберт возвращался домой. По дороге молодой человек разговорился:

— В жизни не видел такого пожара. Да, наделал делов. Говорят, это старый Уотерз. Свихнулся. Ну, и храбрый же ты человек: полезть в такой огонь, да еще по плющу, да и девочку спустить на землю. Но, думаю, медали тебе не светит, их дают только тем, кто в хаки, и никто вас не отблагодарит. Я-то на шахте, так что со мной все в порядке, а вот мой брат, он клерк, белый воротничок, потому что у него туберкулез, но об этом приходится помалкивать, так вот он получил на прошлой неделе белое перо. Клянусь богом, если бы я узнал, кто это сделал, я бы засунул это перо ему в задницу и заставил выплюнуть. И так же сделал бы наш Ланс. Это мой старший брат, он красильщик. Тот, кто залез по лестнице и помог тебе спуститься. Здоровый как лошадь, хотя о нем этого не скажешь. Жилистый. Весь наш род такой жилистый. А ты чем занимаешься?

С большим трудом Роберт раскрыл рот и ответил:

— Столяр.

Его поташнивало, такой боли он еще не испытывал. По правде говоря, он вообще пока что не испытывал настоящей боли, то есть боли физической. Один раз у него вытащили зуб, и все. Он тогда думал, что это страшная боль, он три недели терпел, тянул, не шел к зубному врачу. Но сейчас… Как назвать такую боль? Она сводила с ума.

Он говорил себе, что у него обожжены только руки, но казалось, боль поглотила все его тело. От боли хотелось кричать. Бедная Милли. Он надеялся, что ее ноги не очень прихватило, чтобы ей не страдать, как он. Но вот эта несчастная собачонка, она, наверное, страдает невероятно. Зря он не позволил умертвить ее.

— Столяр? Вот чудно, я тоже хотел быть столяром. Очень люблю строгать деревяшки, мастерить всякие штучки. Ты где работаешь?

— У меня свое дело.

Да, у него было свое дело, свой бизнес. У него прекрасный бизнес, прекрасный дом, и он собирался жениться на прекрасной женщине-красавице, собирался построить ей дом, обшить его деревом и самостоятельно изготовить всю мебель. Так он говорил. Можно было подумать, что он бросил вызов провидению. Если бы он был религиозен, то решил бы, что Бог наказывает его за гордыню, ибо кто знает, сможет ли он когда-нибудь пользоваться руками? Мизинец и безымянный на правой руке как бы слиплись. Возможно, от грязи или так отошла кожа. Он поднял руки вверх, чтобы попробовать, не легче ли будет от холодного ночного воздуха. Молодой человек заметил: