Маленькая барабанщица - Джон Ле Карре

— Нет, — сказал Беккер после бесконечно долгого молчания. Но лицо его, как заметил Курц, затвердело, показывая, что решение принято.

И тут Литвак набросился на него.

— Нет? — повторил он голосом, срывавшимся от напряжения. — Нет — что? Нет — нашей операции? Что значит «нет»?

— Нет — значит, у нас нет альтернативы, — снова помолчав, ответил Беккер. — Если мы пощадим голландку, Чарли у них не пройдет. Живая мисс Ларсен не менее опасна, чем Янука. Если мы намерены продолжать игру, надо принимать решение.

— Если, — с презрением, словно эхо, повторил Литвак.

Курц вмешался, восстанавливая порядок.

— Она не может дать нам никаких полезных имен? — спросил он Литвака, казалось, в надежде получить положительный ответ, — Ничего такого, в чем она могла бы быть нам полезна? Что послужило бы основанием не расправляться с ней?

Литвак передернул плечами.

— Она знает большую немку по имени Эдда, которая живет на севере. Они встречались только однажды. Кроме Эдды есть еще девчонка, чей голос из Парижа записан по телефону. За этой девчонкой стоит Халиль, но Халиль не раздает визитных карточек. Она придурок, — повторил он. — Она принимает столько наркотиков, что дуреешь, стоя рядом с ней.

— Значит, она бесперспективна, — сказал Курц.

— Абсолютно бесперспективна, — согласился Литвак с невеселой усмешкой.

Он уже застегивал свой темный дождевик. Но при этом не сделал ни шага к двери. Стоял и ждал приказа.

— Сколько ей лет? — задал Курц последний вопрос.

— На будущей неделе исполнится двадцать один год. Это основание, чтобы ее пощадить?

Курц медленно, не слишком уютно себя чувствуя, поднялся и повернулся лицом к Литваку, стоявшему на другом конце тесной комнаты с ее резной, как и положено в охотничьем домике, мебелью и чугунными лампами.

— Опроси каждого из ребят поочередно, Шимон, — приказал он. — Есть ли среди них такой или такая, кто не согласен? Никаких объяснений не требуется, никого из тех, кто против, мы не пометим. Свободное голосование, в открытую.

— Я их уже спрашивал, — сказал Литвак.

— Спроси еще раз. — Курц поднес к глазам левое запястье и посмотрел на часы. — Ровно через час позвони мне. Не раньше. Ничего не делай, пока не поговоришь со мной.

Курц имел в виду: когда движение на улицах будет минимальным. Когда будут приняты все необходимые меры.

Литвак ушел. Беккер остался.

А Курц первым делом позвонил своей жене Элли, попросив телефонистку прислать счет ему домой — он был щепетилен насчет трат.

— Сиди, сиди, пожалуйста, Гади, — сказал он, увидев, что Беккер поднялся: Курц гордился тем, что живет очень открыто.

И теперь Беккер в течение десяти минут слушал про то, как Элли ходит на занятия по Библии или как справляется с покупками без машины, которая не на ходу. Гади не надо было спрашивать, почему Курц выбрал именно этог момент для обсуждения с женой повседневных проблем. В свое время он поступал точно так же. Курцу хотелось соприкоснуться с родиной, перед тем как совершить убийство. Он хотел услышать живой голос Израиля.

— Элли чувствует себя преотлично, — восторженным гоном поведал он Беккеру. повесив трубку. — Она передала тебе привет и говорит: пусть Гади поскорее возвращается домой. Она дня два назад наткнулась на Франки. Франки гоже отлично себя чувствует. Немного скучает без тебя, а в остальном все отлично.

Затем Курц позвонил Алексису, и Беккеру, если бы он так хорошо не знал Курца, могло бы сначала показаться. что это такая же милая болтовня двух добрых друзей. Курц выслушал семейные новости своего агента, спросил про будущего малыша — и мать и дитя вполне здоровы. Но как только со вступлением было покончено, Курц напрямик, решительно приступил к делу: во время своих последних бесед с Алексисом он заметил явное снижение его преданности.

— Пауль, похоже, некий несчастный случай, о котором мы недавно беседовали, вот-вот произойдет, и ни вы, ни я не можем его предотвратить, так что возьмите перо и бумагу, — весело объявил он. Затем, сменив тон, отрывисто проинструктировал своего собеседника по-немецки: — В первые сутки после того, как вы официально узнаете о случившемся, ограничьте расследование студенческими общежитиями Франкфурта и Мюнхена. Дайте понять, что подозреваете группу левых активистов, у которой есть связи с парижской ячейкой. Зафиксировали? — Он помолчал, давая Алексису время записать. — На второй день после полудня отправьтесь в Мюнхен на Центральный почтамт и получите на свое имя письмо до востребования, — продолжал Курц, выслушав необходимые заверения, что все будет сделано. — Там будут сведения о личности голландской девицы и некоторые данные об ее участии в предшествующих событиях.

Теперь Курц отдавал приказы уже со скоростью диктанта: первые две недели никаких обысков в центре Мюнхена; результаты всех обследований судебно-медицинской экспертизы должны поступать только к Алексису и рассылаться по списку только с разрешения Курца: публичные сопоставления с другими происшествиями должны делаться лишь с его же одобрения. Почувствовав, что агент бунтует, Курц слегка отвел от уха трубку, чтобы и Беккер мог слышать.

— Но, Марти, послушайте... друг мой... я, собственно, должен вас кое о чем спросить.

— Спрашивайте.

— О чем мы толкуем? Несчастный случай — это же не пикник, Марти. Мы же цивилизованная демократия, вы понимаете, что я хочу сказать?

Если Курц и понимал, то воздержался от комментариев.

— Послушайте. Я должен вас кое о чем попросить, Марти, я прошу, я настаиваю. Никакого ущерба, никаких жертв. Это условие. Мы же с вами друзья. Вы меня понимаете?

Курц понимал, и это показал его краткий ответ:

— Никакого ущерба германской собственности, Пауль, нанесено, безусловно, не будет. Разве что так, пустяки. Но никакого настоящего ущерба.

— А жизни людей? Ради всего святого, Марти, мы же не дикари здесь! — воскликнул Алексис, и в голосе его вновь послышалась тревога.

— Невинная кровь пролита не будет, Пауль, — с величайшим спокойствием произнес Курц. — Даю вам слово. Ни один германский гражданин не получит и царапины.

— Я могу быть в этом уверен?

— А что вам еще остается? — сказал Курц и повесил трубку, не оставив своего номера.

В обычных обстоятельствах Курц никогда бы не стал так свободно говорить по телефону, но поскольку подслушивание устанавливал Алексис, он считал, что может идти на риск.

Литвак позвонил десятью минутами позже.

— Давай, — сказал Курц, — зеленый свет, действуй.

Они стали ждать: Курц — у окна, Беккер — снова усевшись в кресло и глядя мимо Курца на беспокойное ночное небо. Схватив шнур центральной фрамуги, Курц дернул, открыл ее возможно шире, и в комнату ворвался грохот транспорта на автостраде.