Выше звезд и другие истории - Урсула К. Ле Гуин

– Я пришел не для того, чтобы спорить, – сказал Фалько. Он держался исключительно корректно, вежливо, однако лицо его было суровым. За этим спокойствием и сдержанностью чувствовалась внутренняя мука. – Послушай. На ваш город готовится нападение. Теперь ты это знаешь. А я теперь уже не могу предотвратить его, даже если б захотел. Хотя мне удалось его отсрочить. Но я не желаю, чтобы во всем этом была замешана моя дочь. Она должна быть в безопасности. Если вы сейчас отошлете ее домой со мной вместе, то я этой же ночью пришлю сюда сеньору Адельсон и остальных заложников в сопровождении моей охраны. И сам приду с ними вместе, если хочешь. Или же отпусти мою дочь, после того как я приведу заложников. И пусть все это будет исключительно между нами. Остальное же – впрочем, вы сами начали проявлять неповиновение – мне уже неподвластно, и я не могу помешать противостоянию Столицы и Шанти, как не можешь этого и ты, по крайней мере теперь. Единственное, что мы можем еще сделать, – это обменяться заложниками и таким образом спасти их.

– Сеньор, я ценю вашу искренность, но я не отнимал у вас Люс Марину и не могу вернуть ее вам.

И тут Люс подошла и встала с ним рядом, кутаясь в свою черную шаль.

– Отец, – сказала она внятно и твердо, совсем не так, как только что разговаривали мужчины, – ты, конечно же, можешь остановить бандитов Макмилана, если захочешь!

Лицо Фалько не дрогнуло; видимо, все его спокойствие могло разлететься на куски, дай он себе хоть чуточку воли. Повисла тишина, нарушаемая лишь шумом дождя. Сгустились сумерки; свет пробивался лишь у самого горизонта далеко на западе.

– Я не могу, Люс, – сказал он, как и прежде, тихо, полным боли голосом. – Эрман… решительно настроен во что бы то ни стало забрать тебя обратно.

– А если я вернусь с тобой? Ведь тогда у него не будет никакого предлога, чтобы нападать на Шанти. Тогда ты прикажешь ему отменить нападение?

Фалько застыл, с трудом глотая слюну, словно горло у него совершенно пересохло. Лев стиснул руки: ему было мучительно видеть перед собой человека, столь сильного и гордого, что любое унижение было для него физически непереносимо, но все же терпевшего унижения и свое вынужденное бессилие.

– Я не могу. Все это зашло слишком далеко. – Фалько снова сглотнул и предпринял еще одну попытку уговорить дочь. – Вернись домой, Люс Марина, и я тут же отошлю назад Веру и остальных заложников. Даю слово. – Он быстро глянул на Льва, и по его побелевшему лицу юноша понял то, что словами Фалько выговорить не мог: он просил помощи.

– Отошли их! – сказала Люс. – Ты не имеешь никакого права держать их в тюрьме.

– И ты придешь… – Это был даже не вопрос.

Она покачала головой:

– И меня ты не имеешь права держать в тюрьме.

– Не в тюрьме, Люс! Ты же моя дочь…

Он сделал шаг вперед. Она отступила назад.

– Нет! – крикнула она. – Ни за что! Ведь я просто ставка в твоей игре. Я никогда к тебе не вернусь – ты нападаешь на невинных людей, ты п-преследуешь их! – Она заикалась и с трудом подбирала слова. – И я никогда не выйду замуж за Эрмана Макмилана! Я видеть его не могу, я его н-ненавижу! Я вернусь, когда буду вольна приходить и уходить, и вообще – делать, что мне захочется. Но пока Эрман Макмилан вхож в Каса-Фалько, ноги моей там не будет!

– Макмилан? – с болью воскликнул ее отец. – Но, Люс, тебе вовсе не обязательно выходить замуж за Макмилана… – Он умолк и перевел растерянный взгляд на Льва. – Пожалуйста, пойдем домой, – сказал он дрогнувшим голосом, но тут же взял себя в руки. – Я постараюсь предотвратить нападение на Шанти, если смогу. Мы… мы договоримся, – сказал он, обращаясь ко Льву, – мы непременно договоримся…

– Да, с удовольствием – сейчас, позже, когда вам будет угодно, – сказал Лев. – Мы, собственно, больше ни о чем никогда и не просили, сеньор. Но и вы не должны просить вашу дочь торговать собственной свободой – даже во имя освобождения Веры, или во имя вашей доброй воли, или во имя нашей безопасности. Это недопустимо, неправильно. Вы не можете так поступать; да и мы этого никогда не примем.

И снова Фалько застыл в неподвижности, но то была уже иная неподвижность: Лев не сразу понял, что она означает – поражение или же окончательный отказ выполнить поставленные условия. Лицо Фалько, совершенно белое и мокрое то ли от дождя, то ли от испарины, было мертвым, лишенным всякого выражения.

– Значит, вы ее не отпустите, – проговорил он.

– Я сама не пойду с тобой, – ответила Люс.

Фалько коротко кивнул и медленно пошел прочь по берегу пруда, мимо густых кустов, совершенно растрепанных и утративших всякую форму, а потом стал подниматься по пологому склону к дороге, что вела в Столицу. Его прямая невысокая темная фигура быстро растворилась в сумерках.

9

Служанка Тереза, постучав в дверь Вериной комнаты, приоткрыла ее и тем полунаглым-полузастенчивым тоном, каким обычно пользуется прислуга, выполняя приказания господ, сказала:

– Сеньора Вера, дон Луис хотел бы поговорить с вами. Он в большой гостиной, пройдите туда, пожалуйста!

– Ах ты господи, – вздохнула Вера. – Он все еще в дурном настроении?

– В отвратительном! – тут же охотно откликнулась Тереза, забыв про господский наказ и про наглый тон. Она опустила голову и почесала мозоль на загрубевшей босой подошве.

К Вере теперь все слуги в доме относились как к подруге, доброй тетушке или старшей сестре; даже суровая пожилая повариха Сильвия на следующий день после исчезновения Люс пришла к Вере, чтобы поговорить с ней об этом и явно ничуть не задумываясь, что ищет поддержки у «врага».

– Вы разве не видели, что у Микаэла с лицом? – продолжала между тем Тереза. – Дон Луис вчера выбил ему два зуба, потому что Микаэл слишком медленно снимал с него ботинки, да еще и что-то там бормотал и ворчал по своему обыкновению – ну вы же знаете, как он все делает, – и дон Луис вдруг вышел из себя и с размаху ударил его в лицо той ногой, с которой ботинок еще не сняли. У Микаэла все распухло, и он стал похож на сумчатую летучую мышь. Линда говорит, что дон Луис вчера вечером ходил в Шанти-таун. Совсем один. Томас, слуга Маркесов, видел его – он шел прямо по дороге. Как вы думаете,