Российский флот в Средиземноморье - Евгений Тарле

"Катарская область вместе с Черногорией, будучи сопредельна с славянскими народами, преданными России, отделяясь от Далмации независимою Рагузинскою республикою и чрез Герцеговину примыкая к Сербии, составляла для войск наших превосходную военную позицию и, по тогдашним политическим отношениям, учинилась важным приобретением…

…Сенявин, умножив силу свою 12 000 храбрых приморских и черногорских оруженосцев, перенес театр войны от Корфы к Далмации, тесною блокадою отрезал сообщение ее морем с Италиею и принудил доставлять войска и съестные припасы чрез австрийские владения, по непроходимым горам, где нет дорог, что при недоброжелательстве жителей поставило французских генералов в затруднительное положение, и Наполеон, поспешивший объявить притязания свои на некоторые города Албании2, принадлежащие Венецианской республике, увидел замыслы свои, устремленные на Грецию, особенно на Корфу, уничтоженными при самом начале. Честолюбивый и вместе корыстолюбивый Али-паша, узнав о занятии Катаро и о меpax, принятых для удержания его в пределах неутралитета, после некоторых опытов нерасположения своего к нам, сам стал искать знакомства Сенявина, а, узнав его, скоро сделался добрым соседом и приятелем, чем Бонапарте лишился последней надежды испровергнуть Турецкую империю… По сим причинам занятие Катаро наделало много шуму. Сближение Франции с Портою Оттоманскою отклонено, привлечение на свою сторону греков и славян уничтожено, и сей первый подвиг, первый шаг начальствования Сенявина оправдал мудрый выбор монарха. Все меры и распоряжения, служащие к наивящему защищению провинции, были одобрены, и адмирал удостоился монаршего благоволения, изъявленного ему в лестном рескрипте"3. Что "мудрый монарх" своими противоречивыми и уклончивыми повелениями мог только сбить Сенявина с толку и повредить успеху русского дела в этих славянских землях, Броневский говорить в своих, предназначенных к печати записках, конечно, не мог, если бы и хотел.

Сенявин командировал Броневского в Черногорию. Этот маленький народ, столетиями отстаивавший (и отстоявший!) себя от могущественной Турецкой империи, "народ воинов", пленил Броневского с первого же знакомства. Как и его начальник, Броневский проникнут был убеждением, что в западных славянах вообще, а в черногорцах особенно, Россия имеет преданных надежных друзей. Некоторые впечатления его от визита на Черную Гору кажутся порой преувеличенными.

Другой офицер сенявинской эскадры, Павел Свиньин, дополняет показания Броневского некоторыми интересными замечаниями. По его наблюдениям, черногорцы были неукротимо-храбрым народом, но нуждались в некотором повышении таких качеств, которые облегчили бы общие, согласованные их действия с регулярной русской армией. "Сенявин занялся введением исподволь порядка и воинского устройства между черногорцами, что, судя по их чрезвычайно вольному и необузданному нраву, могло считаться большим предприятием и для начатия коего и успеха надобно было иметь столь великое влияние, какое имел Сенявин на сии народы, пользоваться подобно ему неограниченной доверенностью и любовью",пишет наблюдавший все это Свиньин4.

Храбрый воин и хитрый дипломат, Петр Негош всецело стал на сторону Сенявина против французов, явно поставивших себе целью полное покорение Черногории. Петр Негош навсегда остался другом России, и ни разу ни он, ни его народ не покорились французскому завоевателю.

Несколько приукрашенная впоследствии беседа митрополита Петра с генералом Мармоном, правителем Далмации, после ухода русских в 1807 г. все-таки отражает, хотя и в приукрашенном и риторическом стиле, настроение черногорцев в это трудное для них время между Тильзитом и 1812 г., когда они остались лицом к лицу с грозным соседом, с наместником всемогущего в тот момент французского императора. "Какое дело вам до русских, этого непросвещенного и грубого народа, который и вам — неприятель и желает привести вас всех в рабство?" — вопросил Мармон. А владыка Петр ответил на это так: "Прошу, генерал, не трогайте моей святыни и знаменитой славы величайшего народа, которого и я тоже верный сын: русские не враги наши, но единоверные и единоплеменные нам братья, которые имеют к нам такую же горячую любовь, как и мы к ним. Из одного только малодушия вы ненавидите и черните русских, а другие славянские племена ласкаете для того, чтобы ваш император мог легче и лучше достичь своей цели, но мы, славяне, полагаем нашу надежду и славу только на единоплеменных братьев — русских, ибо падут без них и все остальные славяне, а кто против русских, тот также против всех славян". Таких суждений держались в Черногории в то время очень многие.

Итак, опираясь на бокезцев, на черногорцев и на славянское население Рагузы, разбросанное по берегу ("приморцев"), Сенявин решил открыть военные действия и по возможности оттеснить французов к Рагузе от тех мест, которые они уже начали постепенно занимать, двигаясь от рагузских укреплений.

5 июня 1806 т. произошло сражение, ход и результат которого нам известны из двух документов: из описания, сделанного участником битвы Броневским, и из донесения Сенявина царю. Оба эти свидетельства, ничем не заменимые, остались вовсе вне поля зрения исторической литературы. Приводим их в наиболее существенных частях.

В своих ценнейших записках Владимир Броневский оставил вам очень живой рассказ об этом памятном первом сражении против французов:

"Неприятель расположился на неприступных каменистых высотах Рагузских, устроил там батареи на выгоднейших местах и готов был к принятию атаки. Он занимал линию от моря до турецкой границы, не весьма пространную, и тем оная была крепче. Природа и искусство обеспечивали его совершенно. Правое крыло его прикрыто было морем и крутым берегом;

левое турецкою границею, где не надлежало быть сражению. Пред фронтом его отвесные высокие скалы; занимаемые им четыре важнейших пункта были один за другим сомкнуты и соединены так, что каждый из них мог защищать один другого. Число неприятеля простиралось до 3000 регулярных и 4000 рагузцев, исправных и хороню вооруженных стрелков. Наших регулярных войск было 1200 человек, да черногорцев и приморцев до 3500. С таким числом весьма трудно было атаковать неприятельский фронт, ибо известно, как французы умеют укреплять места и как искусно выбирают выгодное положение для батарей; несмотря на все сии с нашей стороны невыгоды, главнокомандующий положил сделать нападение… Черногорцы бросились храбро, и перед самым важным пунктом, на самокрутейшей горе, тотчас взяли один передовой пост и, ободрясь сею удачею, напали на другой с запальчивостию. Князь Вяземский, заметив, что неприятель предпринимает заманить черногорцев, отрядил для подкрепления их три роты егерей под командою капитана Бабичева, который с чрезвычайною поспешностию взошел на гору, сколь ни препятствовала ему крутизна ее. Неприятель, усилясь, прогнал, было, черногорцев, но прибытие Бабичева удержало его стремление…

В сие время князь Вяземский, имея в виду повеление главнокомандующего непременно овладеть высотами, обще с митрополитом приступил к исполнению оного. И тем более поспешил начать атаку, что в ту минуту турецкий паша уведомил, что неприятельское подкрепление приближается. Митрополит с нерегулярными войсками тотчас взошел на занятую высоту. Изумленный неприятель, не ожидая атаки с сей стороны и считая сие невозможностию, весьма отчаянно защищал сию позицию, и, усилившись, устремился на отряд капитана Бабичева; но три его роты и черногорцы, ободренные личным присутствием митрополита, не уступили ни шагу отчаянному неприятелю. Между тем как митрополит сражался на краю пропасти противу превосходных сил, на него устремленных, князь Вяземский, разделив малый отряд свой на две колонны и выслав пред оными охотников под командою храбрых офицеров Красовского, Клички, Рененкампфа и Мишо, пошел на неприступную высоту, укрепленную батареями, с решительностию, свойственною герою и возможною только для русского воина. Лористон, заметив общее движение, всею силою теснил охотников наших и ударил на митрополита, которого особа была в крайней опасности; колонны восходили на крутизну и были уже близ вершины. В сем положении отступление было уже невозможно: шаг назад, и все потеряно. Мы, смотря с кораблей, с которых место сражения было видно, не смели спустить глаз и в мучительном беспокойстве ожидали, чем кончится. Наконец, на вершине горы показались наши знамена, эхо повторило громкое ура! и войско наше, подвинувшись вперед, скрылось в ущелиях.