Путь к империи - Наполеон Бонапарт

Венецианский военно-морской флот состоял из двенадцати 64-пушечных кораблей, стольких же фрегатов и большого количества мелких судов, достаточных, чтобы вселять уважение варварийским пиратам[66], господствовать над Адриатикой и оборонять лагуны. Армия силою в 14 000 человек состояла из итальянских полков, набранных на материке, и словенских частей, набранных в Далмации.

Храбрые и очень преданные республике, последние имели то преимущество, что являлись чуждыми материку и по языку и по нравам. Участие в управлении республикой принимали только фамилии, занесенные в Золотую книгу. Сенат состоял исключительно из них, так же как советы, Коллегия сорока и другие руководящие органы. Это возбуждало недовольство материкового дворянства, среди которого было большое число богатых, именитых и могущественных фамилий.

Попав в подчинение, лишенные всякой власти, они не имели никакого влияния на дела и питали сильную зависть к господствующей знати. Они происходили частью от древних кондотьеров, древних подеста[67] или других лиц, игравших большую роль в республиках своих городов; предки их после долгого сопротивления Венеции оказались в конце концов жертвами ее политики. К зависти и ненависти, которые им внушала форма государственной власти, примешивалось также старательно подогревавшееся старинное желание мести.

Простой народ материковых владений в целом тоже был недоволен; наиболее значительная часть его держала сторону своего дворянства. Но венецианская знать, владевшая поместьями и предприятиями почти во всех провинциях, имела там и своих приверженцев. Духовенство не пользовалось уважением и почетом в этой республике, которая давно уже освободилась, насколько это было возможно, от влияния папы на светские дела.

II

В 1792 году державы коалиции предлагали Венеции принять участие в войне. По-видимому, этот вопрос не вызвал серьезных дискуссий в Сенате: единодушный вотум был за нейтралитет. Эта республика была настолько удалена от театра войны, что считала себя непричастной к французским делам. Когда граф де Лилль искал убежища в Вероне, Сенат дал ему позволение проживать там только с согласия Комитета общественного спасения, предпочитавшего видеть графа в Вероне, чем в каком-либо другом месте.

Когда французские войска в 1794 году двинулись к Онелья, в Италии сочли, что ей угрожает нашествие, и представители ряда государств собрались на конгресс в Милане. Венеция отказалась принять в нем участие не потому, что она одобряла французские принципы, а потому, что боялась отдаться на милость Австрии и не хотела отказываться от своей робкой и расслабленной политики, проводимой уже в течение нескольких поколений.

Но когда Наполеон прибыл в Милан, а Болье в ужасе бежал за Минчио, заняв Пескиеру, где он поставил свой правый фланг в надежде оборонять эту линию, в Сенате возникли большие сомнения и тревожные предчувствия. Огромное пространство, до тех пор отделявшее Венецию от борьбы демократии с аристократией, было преодолено. Война принципов и война пушек проникла в самое сердце государства. Бурные разногласия возникли в советах, где обнаружились три точки зрения.

Молодые олигархи стремились к вооруженному нейтралитету. Им хотелось поставить сильные гарнизоны в Пескиере, Брешиа, Порто-Леньяго и Вероне, объявить эти крепости на осадном положении, довести армию до 60 000 человек, поспешно укрепить лагуны, прикрыть их канонерками, снарядить эскадру для обороны Адриатического моря и, создав себе такое прочное положение, объявить войну первому, кто нарушит их нейтралитет.

Приверженцы этого мнения шли еще дальше. Они говорили: «Если придет последний час, будет менее позорно погибнуть с оружием в руках. Защищая свою территорию, мы помешаем распространению французских идей в больших городах материка. Мы добьемся от обеих враждующих сторон тем больших уступок, чем больше у нас будет возможностей требовать их.

Если, наоборот, мы мирно откроем свои ворота, война между двумя враждебными государствами станет вестись на территории республики, и с того же мгновения верховная власть ускользнет от дожа. Его первая обязанность – защищать своих подданных. Если их поля, их собственность сделаются добычей войны, народ в несчастье потеряет всякое уважение и всякое почтение к бросившей его на произвол судьбы власти. Уже существующие в зародыше недовольство и зависть разовьются с неудержимой силой: республика погибнет, не вызвав ни у кого сожаления».

Приверженцы старой политики утверждали, что не следует принимать никакого окончательного решения и что нужно лавировать, выигрывать время и ждать, что произойдет. Они признавали, что все опасности вполне реальны, что надо бояться одновременно как честолюбия Австрии, так и идей республиканской Франции, но что, к счастью, все это зло преходяще. Действуя терпеливо и идя на уступки, можно избежать грозящих неприятностей.

Французы по природе своей сговорчивы, и, действуя правильно, можно убедить их вождей добиться их расположения. При теперешнем направлении умов всякий вооруженный нейтралитет поведет к войне, чего следует избегать прежде всего; провидение поставило столицу в положение, обеспечивающее ее от всяких покушений, и всем опасностям нужно противопоставлять терпение, умеренность и время.

Батталья говорил: «Республика действительно в опасности. С одной стороны, французские принципы противоречат нашей конституции, с другой – Австрия покушается на нашу независимость. Из этих двух неизбежных зол попытаемся выбрать наименьшее. Худшим, в моих глазах, является австрийское рабство. Дополним Золотую книгу, впишем туда тех представителей материкового дворянства, которые этого заслуживают; этим мы успокоим наши народы, и среди нас исчезнет оппозиция.

Вооружим крепости, снарядим флот, соберем войска и пойдем навстречу французскому главнокомандующему с предложением наступательного и оборонительного союза. Нам, может быть, придется ввести некоторые небольшие изменения в нашу конституцию, но зато мы спасем нашу независимость и свободу. Говорят о вооруженном нейтралитете: два года назад такое решение было бы наилучшим, оно было бы правильным, потому что его одинаково применяли бы к обеим воюющим сторонам, оно было возможным, потому что имелось время к нему подготовиться.

Ныне вы не можете более запретить французам то, что вы позволяли австрийцам или терпеливо сносили от них. Запретить – это значит объявить войну французской армии, когда она через восемь дней будет в Вероне, а вы даже не обеспечили себе помощь Австрии. В течение двух месяцев это государство не сможет ничего сделать для вас. Что произойдет с республикой за эти два месяца пред лицом такого предприимчивого и активного противника? Из всех решений это – наихудшее. Это значит бросаться в самую гущу опасности, вместо того чтобы от нее уклоняться.

Другое решение, предлагаемое вам, – терпение и попытки выиграть время – столь же плохо, как и первое. Политические обстоятельства ныне совсем не те, что раньше: времена сильно изменились; кризис, который мы переживаем, совсем не похож ни на один из тех, с которыми справилось испытанное благоразумие наших предков.