Огни в долине - Анатолий Иванович Дементьев

Семен Прокопьевич стоит в рубке, смотрит на лесистые берега котлована и думает свои думы. Среди сплошной еловой темной зелени проглядывают желтые пятна. Это березы меняют окраску. Скоро останавливать машину, к зиме готовить.

Как же все-таки сделать, чтобы драга работала круглый год? Обидно Зубову: столько времени большая хорошая машина будет стоять без пользы. До весны умолкнут моторы. Суровый мороз закует в лед котлован, вмерзнет в него драга.

Мелко-мелко, едва заметно подрагивает понтон. Один за другим шумно вылезают из воды ковши, и каждый несет порцию песка, высыпает в промывочную бочку и снова отправляется в воду за добычей. Повизгивает, поскрипывает бесконечная цепь, всплескивает вода. Скоро-скоро надолго умолкнет драга. А как же все-таки заставить ее работать?.. Вроде немногое и требуется: сохранить в земле тепло да не давать льду схватить в свои цепкие объятия драгу, чтобы вокруг нее немного свободной воды было, чтобы двигаться она могла. Двигаться и черпать песок. Но в этом-то вся и штука. Попробуй, реши такую задачу. Немало умных людей над ней бились и ничего не придумали. Вот, наверное, где-нибудь на юге такой заботы нет. Тепло, работай круглый год. А это два сезона, двойная добыча золота, выгода-то какая, шутка ли. Только есть ли прииски в южных краях и такие, чтобы с драгами. Не слыхал что-то. Интересно получается: словно нарочно все золото запрятано в самых глухих и трудных местах — на Урале вот, среди гор, в Сибири, Забайкалье, на Севере, где стужа лютая. Тяжело достается человеку золото. Может, потому и цена на него высокая, что добывать трудно. Сколько веков добывает человек желтый металл, а все не насытит свою потребность, все ему мало.

Слушает музыку машины Семен Прокопьевич, изредка переговаривается со старшим машинистом Зеленухиным, посматривает на берег — не покажется ли кто на дороге. Редко бывают на драге гости. Приедет директор, Слепов заглянет, женка чья-нибудь — и все. Скучно драгерам. От скуки лениво переругиваются, беззлобно подшучивают друг над другом. По серому небу низко плывут тоже серые облака — тоскливые и холодные. Нет-нет да протянет утиная стая, то свертываясь на лету в клубок, то растягиваясь в неровную живую ленту.

С тех пор как он, Зубов, заменил на драге Тарасенко, все более заботит его машина. Он теперь отвечает за нее и за весь экипаж. Семен Прокопьевич один, семьи у него нет, нет и других забот. А когда-то была и жена — молодая, красивая, веселая. Души в ней не чаял. Славно жили. Вот только детей Катя не рожала, а так им обоим хотелось сына или дочку. Подумывали из детского дома взять приемыша и воспитывать, еще бы лучше жили, да нелепая смерть унесла Катю. В три дня скрутила ее болезнь, и остался Семен Прокопьевич один. На всю жизнь. Не захотел второй раз жениться, и представить не мог, чтобы ее место заняла другая женщина. Катя, бывало, говорила: если умру я первой, ты, Семушка, опять женись. Живой о живом думать должен. Но Семен Прокопьевич на этот счет свое мнение имел и вот уже двадцать лет бобылем живет. Все теперь для него в этой драге. То и дело что-нибудь придумывает, приспособления разные.

Многому научился у Остапа Игнатьевича, с благодарностью его вспоминает и всю жизнь помнить будет. Добрый был человек. Что же с ним такое приключилось? Как в воду канул драгер. Ехал-ехал и не доехал. Сколько ни искали, даже следов не нашли. Всем прииском ходили. Он, Зубов, тоже ходил. И сейчас, говорят, еще ищут, да что толку, — ясно, погиб человек.

Вся ответственность за драгу теперь на нем, на Семене Прокопьевиче. Хорошо, что Остап Игнатьевич успел подготовить его, опыт передать, а то некому было бы заменить драгера и пришлось бы ждать, когда другого пришлют. Таких специалистов не густо. Они сами на вес золота.

Зубов наклонился к переговорной трубе.

— Галактион Дмитрич, я в поселок поеду. За меня останешься.

— Поезжай, — ответил старший машинист Зеленухин. — Когда вернешься-то?

— Утром жди. Заночую в Зареченске.

— Табачку бы привез, а? И мыла духового.

— Ладно. А ты смотри, чтобы порядок был.

Роман Петухов — молодой парень с девичьим веснушчатым лицом, отвез Семена Прокопьевича на берег вместе с его велосипедом — чудо-машиной. Велосипед Зубов собрал сам из разного хлама — не очень красивый, зато ходкий. Выйдя на берег Зубов оседлал велосипед и покатил по зареченской дороге. Машина скрипела, подпрыгивая на камнях, но резво одолевала пригорки и еще резвее с них скатывалась. Семен Прокопьевич крутил педали, не глядя на дорогу: этот путь он проделывал не в первый раз и знал, что через два часа будет в поселке. Трижды слетала цепь, он досадливо спешивался, надевал ее, подтягивал и ехал дальше.

После последнего и самого трудного подъема увидел дома Зареченска. По улицам Шли старатели, те, что отработали смену. Разговаривали о каких-то своих делах, закуривали на ходу. В окнах уже светились огни. У клуба собиралась молодежь. Теперь там почти каждый день крутили фильмы с участием Гарри Пиля и Дугласа Фербенкса. Кумиром девчат, да и не только их, стал клубный киномеханик веселый Лева Михельсон — высокий, черноглазый, с огромной густой и кудрявой шевелюрой. Своим чудесным аппаратом он потеснил гармониста Данилку Пестрякова на второй план. Данилка редко появлялся в клубе, гармонистов и без него теперь достаточно, а знаменитое кресло-трон куда-то исчезло.

Семен Прокопьевич остановился у дома, где жил директор прииска. Вкатил во двор велосипед и, прислонив его к забору, поднялся на крыльцо. Дверь открыла Елена.

— Вечер добрый, — поздоровался Зубов. — Дома ли сам-то?

— Недавно пришел. Заходите, Семен Прокопьевич.

— Вы уж извините, что я так поздно. Днем-то, сами знаете, работа не пускает. А надо бы повидаться.

— И хорошо, что пришли. Поужинаете с нами.

— Спасибо, Елена Васильевна, я ненадолго.

Семен Прокопьевич, осторожно ступая, прошел в комнату. Майский сидел на полу, по-турецки скрестив ноги, строил из кубиков башню. Он был в белой рубашке с закатанными выше локтей рукавами и расстегнутым воротом. Катенька подавала ему кубики. Семен Прокопьевич улыбнулся: он еще не видел директора вот так, в домашней обстановке.

— Крышу сделай, папа. И трубу. Бо-о-ольшую-пребольшую.

— Зачем же трубу? Мы строим башню. В ней будет жить Василиса Прекрасная.

— Я хочу трубу. И чтобы дым пошел… — девочка увидела Зубова и добавила: — Вот дядя. Папа, смотри, дядя.

Майский оглянулся, увидев драгера, живо встал.

— Семен Прокопьевич! Сколько времени собирался и, наконец, собрался. Как там у вас?

— Вроде бы все ладно.

— Садитесь, чего же стоять. Вы ведь не просто на огонек завернули.

Драгер послушно опустился на стул,