Вавилонские книги. Книга 3. Король отверженных - Джосайя Бэнкрофт

Все еще вытягивая ладонь, на которой лежал проснувшийся мотылек, Ирен наклонилась и потянула Энн за подбородок полусогнутым пальцем с огрубелой костяшкой. Энн подняла голову и улыбнулась через силу.

– Мне кажется, тебе было хорошо, – сказала Ирен.

Энн закашлялась слезливым смехом и обвила руками шею амазонки.

Мотылек выпрыгнул из руки и, подпрыгивая, полетел по изогнутому коридору.

Женщины расстались, и Ирен бросилась бежать.

Швейцар за кулисами заерзал на табурете. Он опять отсидел ногу.

Было время, когда он наслаждался музыкой, выискивал вечерние спектакли и хранил программки в маленькой шкатулке под кроватью; время, когда у него было мнение о том, убил ли вальс каденцию и следует ли выдавать этюд за мелодичный рефрен, и это мнение он отстаивал на мягком диване в каком-нибудь салоне до самого рассвета.

Но это было еще до того, как ему пришлось сесть на жесткий табурет за кулисами «Виванта». Он обнаружил, что слушать музыку через стену – все равно что целовать женщину через стекло. Это не приносило никакого наслаждения и оставляло после себя лишь ощущение пародии – нелепой и отвратительной. Необходимость мириться с избалованными музыкантами и их титулованными посетителями только усугубляла эстетическую травму своей оскорбительностью.

Две вещи удерживали его в здравом уме – ватные тампоны, затыкающие уши, и вечерняя пресса, занимавшая взгляд. Эта комбинация превращала мучения в однообразие, которое, по крайней мере, можно было стерпеть.

Этот конкретный вечер оказался чуть утомительнее обычного. Статьи в «Грезе» были дурацкие, а пианино на сцене душили так, что поток звуков грозил прорвать плотину в его ушах. Мысли швейцара устремились к бутылке коричневого портвейна, ожидавшей дома, – как вдруг пестрый мотылек приземлился на верхний край газеты.

Он с любопытством оглядел насекомое, а затем понял, что на него несется очень большой человек. Времени на то, чтобы отреагировать, не было, хотя музыка, казалось, замедлилась и сгустилась в грохот. Швейцар подумал: «Ну и ну! Я давно хотел уйти на пенсию». Затем чей-то кулак разорвал его газету и избавил от докучливой осознанности бытия.

Ирен не стала задерживаться над распластавшимся часовым и опрокинутым табуретом. Она распахнула дверь за кулисы, позволяя самонаводящемуся мотыльку продолжить погоню. За кулисами было темно и почти пусто, если не считать нескольких случайных рабочих сцены, и вокруг эхом отдавалась музыка, играющая по другую сторону занавеса. Было так громко, что у нее в душе все затрепетало. Хотя дело не только в музыке, но и в знакомой атмосфере этого места. Оно напомнило ей закулисье «Паровой трубы». Ассоциация воспламенила Ирен не только воспоминанием о воинственности, эгоизме и жестокости Родиона, но и воспоминанием о собственном бездействии, о ее соучастии в эксплуатации стольких женщин. Чувство вины пронзило ее, и она не стала защищаться.

Мотылек порхал вперед, как обрывок сна, ведя ее по закутанному в саван коридору, который все изгибался, и не было ему конца. Наконец заводное насекомое опустилось на дверь гримерки, отличавшуюся от остальных сверкающей звездой.

Ирен не стала проверять ручку, прежде чем открыть дверь каблуком.

Принц, с ног до головы покрытый тальком, стоял и курил сигариллу. Он прижал руку ко лбу, как человек, размышляющий над загадкой. Казалось, кто-то разбросал по комнате мешок с мукой. Все, от пола до вешалок и потолка, было покрыто чем-то белым – все, кроме красной лужи на полу у ног принца. Голова Волеты лежала на багровом пятне, словно это была подушка, а не ее излившаяся жизнь.

– Вот проклятье, – пробормотал принц Франциск.

Ирен схватила ближайшую вешалку, стряхнула с нее одежду и бросилась на принца, держа орудие ровно, как копье. Острие попало ему в грудь, сила удара сбила с ног, перенесла через скамеечку и туалетный столик, покрытый рассыпанной и разлитой косметикой, измазанными украшениями, на широкое зеркало, обрамленное желтым светом. Хотя принц не мог отступить дальше, «копье» не остановилось.

Зеркало треснуло от нажима. Казалось, узор трещин – это настоящая паутина, которая удерживает Франциска на месте.

Пригвожденный к стене и с ногами, оторванными от пола, принц не мог ни говорить, ни двигаться. Его глаза блуждали по туалетной комнате, постепенно наполнявшейся ослепительным светом. Он почувствовал, как в лицо ему ударил прохладный ветерок. Мимо пролетел шарф, яркий и знакомый. Голубое небо заполнило помещение. Мимо пронеслась стая шарфов, их концы хлопали, как крылья. Он посмотрел вниз и не обнаружил под собой ни корабля, ни земли. Все вокруг стало темно-синим, беззвездным небом.

Он начал падать и падал вечно.

Ирен склонилась над Волетой.

Девушка, которая никогда не могла спокойно сидеть на стуле, лежать в постели или пройти мимо дерева, не взобравшись на него, лежала очень тихо. Глаза были распахнуты, но они не походили на ее глаза: они были тусклыми и лишенными жизни. Ее губы были яркими от крови.

Ирен нащупала маленькую круглую рану под подбородком. Она осторожно поискала, но не нашла второй дыры. Голова Волеты безвольно повернулась в ее руках.

Ее вдруг охватило желание устроить пожар, сжечь мюзик-холл дотла вместе со всеми, кто еще в нем оставался. Она могла бы запереть двери, и пусть бы они все изжарились в своих ложах.

Этот порыв вызвал в памяти воспоминание о том, как она застукала Волету и Адама за заговором позади театрального занавеса «Паровой трубы». Пока зрительный зал наполнялся дымом от забытой сигары, брат с сестрой так напряженно шептались, что даже не заметили, как их обнаружили. Когда Ирен крикнула «Пожар!», Волета испугалась, словно лань, и бросилась бежать.

Это было первое слово, которое Ирен когда-либо сказала ей. Пожар.

Ей снова захотелось выкрикнуть это слово. Происходящее было похоже на пожар. Все в ее душе горело и становилось черным.

Затем Волета чуть слышно перевела дыхание.

Оцепенев от надежды, Ирен наблюдала, как грудь молодой женщины вздымается – движение было едва заметным, но вполне определенным. Она дышала. А где дыхание, там и жизнь.

Хотя разве может обычный врач вылечить от пули в голове? Такая травма требовала чуда, а Ирен знала только одного человека, который торговал чудесами. Если Сфинкс спас Красную Руку от рокового падения, он спасет и Волету.

Ирен знала, что, как только музыка смолкнет, мертвого принца обнаружат. Вызовут полицию. Ее поймают и застрелят, и Волете конец. Нет, единственной надеждой Ирен было быстрое возвращение на корабль.

Она схватила плащ с вешалки, стоявшей достаточно далеко, чтобы ее не обсыпало пудрой. Она завернула Волету в накидку с капюшоном и прижала к груди. Все, что следовало сделать, – опередить известие о смерти принца. Учитывая количество сплетен, с которыми она имела дело, Ирен знала: это будет очень опасная гонка.

* * *