Гнезда химер: Хроники Хугайды - Макс Фрай

– Ты тут с нами зря время теряешь, – вдруг сказал одни из кырба-ате. – Вернуться домой мы тебе не поможем, хотя могу наперед сказать, что все у тебя рано или поздно будет хорошо, особенно, если ты действительно начнешь носить шубу… А теперь иди и ешь. А то такой тощий – смотреть на тебя противно!

– И щеки впалые! – с отвращением добавил другой. – Как можно так скверно обращаться со своим телом?! Оно же у тебя одно-единственное, казалось бы, о чем еще заботиться, а ты ни щек не наел, ни боков, ни задницы…

Я послушно вернулся на свое место, с трудом сдерживая запрещенную правилами бунабского этикета улыбку: комментарии кырба-ате касательно моей внешности здорово подняли мое настроение, слегка подпорченное официальным заявлением ндана-акусы Анабана о моем патологическом уродстве – как все-таки странно устроен человек: вроде бы, я отлично понимал причину такого недоразумения, тем не менее, мне все равно было обидно, и только беседа с пушистыми ворчунами кырба-ате поставила все на место.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Хэхэльф.

Я кратко пересказал ему содержание нашей беседы. Хэхэльф не обратил никакого внимания на рассуждения зверей о моей внешности, его заинтересовало совсем другое.

– Слушай, Ронхул, это просто здорово! – просиял он. – Если уж кырба-ате говорят, что у тебя все будет хорошо, значит так оно и есть: они редко что-то предсказывают, но никогда не ошибаются. На то они и Мараха! В свое время они так же небрежно предсказали мне, что я уеду с Хоя и буду возвращаться сюда только погостить – тогда это был большой вопрос, поскольку мой батюшка благополучно нарушил взятые им обязательства, и по правилам меня не то что отпускать домой – оставлять в живых не следовало… Разумеется, ндана-акуса не собирался меня убивать: к этому моменту он успел потратить слишком много времени на мое обучение, чтобы просто так взять и уничтожить результаты своих усилий. Но отпускать домой меня он тогда не собирался… Извини, Ронхул, но вечер воспоминаний закончен: я должен рассказать нашему хозяину о твоей беседе с кырба-ате.

Они довольно долго шушукались, потом Хэхэльф повернулся ко мне.

– Ты не поверишь, но ндана-акуса спрашивает, когда тебе будет угодно отправиться в путь, к Варабайбе. Обычно он сам принимает решения, и не дает себе труд советоваться с другими заинтересованными лицами – а тут спросил! Понимаю, что ты скажешь: завтра же! – и полностью разделяю твое нетерпение. Но я тебя умоляю: сделай несчастное лицо, чтобы ндана-акуса увидел, как тебе не хочется покидать его гостеприимный дом. А то затаит обиду, мне же потом и расхлебывать…

Я послушно скорчил скорбную рожу: никаких проблем! Достаточно было вспомнить суровых Вурундшундба и их прогноз касательно моего светлого будущего в каких-то неподдающихся описанию Гнездах химер, чтобы загрустить почти по-настоящему: невзирая на оптимистические пророчества мохнатых мудрецов, моя судьба по-прежнему висела на волоске… Пока Хэхэльф рассказывал ндана-акусе о том, какие чудовищные сожаления мы оба испытываем в связи с необходимостью отправиться в путь прямо завтра, я мрачнел все больше и больше, пока не понял, что еще немного, и какая-нибудь из бунабских красоток решит, что я вполне подхожу для семейной жизни: по крайней мере, мой основной недостаток – улыбчивый рот – был полностью ликвидирован.

– Он сказал: завтра – так завтра! – бодро сообщил мне Хэхэльф. – Пожалуйста, постарайся заплакать! Ндана-акусе будет приятно увидеть, что предстоящая разлука разрывает твое сердце.

– Заплакать сложно, – неуверенно протянул я, но сделал все, что мог: закрыл лицо руками и издал несколько сдавленных всхлипов, а когда отнял руки от лица, мои глаза были по-настоящему мокрыми – я ухитрился незаметно, но очень сильно надавить на их внутренние уголки.

– Сойдет, – похвалил меня Хэхэльф. – Ты просто на лету схватываешь!

Ндана-акуса с интересом посмотрел на мое несчастное лицо и, кажется, преисполнился сочувствия: во всяком случае, бедняга Хэхэльф был вынужден в течение получаса переводить мне его глубокомысленные рассуждения о мимолетности приятных мгновений, которые, тем не менее, можно сохранить в каком-то таинственном уголке своего сердца…

Вечер завершился концертом художественной самодеятельности – за все хорошее надо платить! Впрочем, я напрасно выпендриваюсь, поскольку музыканты оказались настоящими профессионалами, а их репертуар чуть было не довел меня до тяжелого нервного срыва. А мне-то казалось что я уже готов к любым неожиданностям!

Сначала происходящее показалось мне просто забавным: на поляне появились печальные серьезные люди в более чем странной одежде: у меня создалось впечатление, что эти ребята решили надеть на себя все содержимое своего гардероба сразу: на них были и штаны, и длинные цветастые юбки с элегантными разрезами: чтобы открыть восхищенному взору сторонних наблюдателей расписную ткань штанов, и коротенькие пляжные топики, берущие начало под мышками и выставляющие на всеобщее обозрение узкую полоску загорелого поджарого живота. Не удовлетворившись этим, ребята потрудились украсить себя многочисленными пестрыми лентами, косынками и шарфами, тяжелая рука какого-то местного дизайнера приложилась даже к агибубам, почти утонувшим в ворохе ярких тканей. Некоторые из них пришли налегке – чуть позже выяснилось, что это были певцы, а четверо принесли с собой музыкальные инструменты. Один вооружился неким подобием банджо и смычком, другой – маленькой, почти игрушечной, голубой дудочкой, третий притащил с собой сразу два барабана: длинный и узкий, словно изготовленный из куска водопроводной трубы, и короткий, напоминающий пухлую подушку ндана-акусы. Больше всего меня удивил загадочный музыкальный инструмент, похожий на своего рода бант: два расклешенных стаканчика, соединенных между собой узкими концами. В месте соединения имелось своеобразное утолщение, слегка напоминающее узел банта.

– Этот инструмент называется сум, – пояснил Хэхэльф. – Играть на нем – самая сложная наука: лично у меня так ничего и не получилось…

– А прочие инструменты? – лениво поинтересовался я.

– Длинный барабанчик называется балух, короткий – инайма; смычковый инструмент – ладуба, а голубая дудочка – это бунабская флейта ута. Вот на уте я в свое время играл неплохо! – он мечтательно умолк, а потом прибавил: – У бунаба совершенно необычная музыка, мелодичная, берущая за душу и ни на что не похожая. Недаром, эти ребята, бузы, считаются не просто музыкантами, а маленькими жрецами , сам сейчас оценишь!

Еще бы я не оценил… Когда ты оказался в чужом мире, и пробыл там достаточно долго, чтобы смириться с этим фактом, и привыкнуть к тому, что здесь тебя окружают по большей части незнакомые и непонятные, в лучшем случае – труднообъяснимые вещи и явления, и вот сидишь себе на траве после сытного ужина среди самого что ни на есть коренного населения, и вдруг местные музыканты хватают свои в высшей степени экзотические инструменты и начинают исполнять знакомую тебе чуть ли не с раннего детства песню – тут не надо быть великим меломаном, чтобы испытать глубочайшее потрясение. Над садом ндана-акусы Анабана звучала Summer time Гершвина – такое ни с чем не перепутаешь, даже когда печальные голоса певцов до неузнаваемости искажают непонятный им текст: что касается мелодии, тут ребята ни на шаг не отклонились от канонического варианта. Сначала я просто погрузился в состояние шока, потом меня посетила банальная мысль: Вот мы с тобой и сошли с ума, дружок! Потом я обернулся к Хэхэльфу в надежде, что сейчас он выдаст какое-нибудь разумное объяснение, которое поможет мне удержаться над пропастью.